Судя по curriculum vitae обвиняемого […], речь, в конечном счете, идет об офицере, который хорошо проявил себя в ходе [Первой] мировой войны и до настоящего времени отличался безупречным поведением. Учитывая нынешнюю военную обстановку и ситуацию на Востоке, я считаю, что достаточным наказанием для гауптмана Клеезаттеля будет увольнение из полиции.
Прошу согласия на то, чтобы отложить разбирательство до конца войны, и рекомендую дать этому ветерану возможность проявить себя на фронте.
Судебная система СС применяет закон, пишет Морген, «только тогда, когда обвиняемый демонстрирует серьезные изъяны характера, что делает его непереносимым для немецкого Volksgemeinschaft» — как раз на этом основывается уголовное преследование за намерения. В соответствии с этим стандартом, пишет Морген, Клеезаттель имеет право на снисхождение, поскольку до сих пор его поведение — Lebensführung, по выражению Мецгера, — было безупречным. В его проступке, утверждает Морген, не присутствовало садистских или сексуальных мотивов, но прослеживалась вполне закономерная реакция на обстоятельства: царившее в Галиции беззаконие, необходимость поддерживать немецкое господство, различия между немцами и представителями других рас и национальностей, «умонастроения» в войсках, согласно которым местное население должно было быть уничтожено, чтобы освободить место для немецких иммигрантов. Поскольку эти мотивы не указывают на изъяны характера, говорит Морген, действия Клеезаттеля следует рассматривать не как преступление, но скорее как ошибку, за которую он должен быть уволен из полиции.
Многие послевоенные теоретики полагали, будто опыт Третьего рейха научил нас тому, что надо устанавливать более тесную связь между правом и моралью. В частности, такую точку зрения можно найти в правовой концепции Рональда Дворкина. Согласно Дворкину, вынесение судебного решения зависит не только от норм закона, но также от общих принципов, выведенных из моральных соображений и основанных на этих соображениях[160]. Когда законы не позволяют четко решить дело, судья должен вынести свой вердикт в свете принципов, которые предоставляют наилучшее моральное обоснование для соответствующих прецедентов, законов и правил. Дворкин считал, что этот метод вынесения судебного решения должен привести судью к игнорированию существующего свода законов, поскольку никакие нормы морали не могут его оправдать. Поэтому судья должен руководствоваться только моралью.
Но, как мы видели, в своей судебной практике Морген едва ли отделял право от морали. Напротив, его практика демонстрирует, как нацистская юриспруденция стерла различия между правом и моралью. В конце концов, именно нацистскому статс-секретарю юстиции принадлежат слова: «Не может быть разрыва между правовым императивом и этическим императивом»[161]. Конечно, послевоенные теоретики, которые доказывают, что право основывается на морали, предполагают, что действующее представление о морали будет правильным. Например, в теории Дворкина присутствует неявное предположение, что судьи знают, что такое истинная мораль. Однако в правовой системе Третьего рейха считалось, что истинная мораль происходит из «здравого национального сознания», и как раз эту «национальную» мораль соединили с правом.
6. Расовый вопрос
Когда Морген в своей докладной говорит об эсэсовских офицерах в Дембице, которые «недавно буквально затоптали еврея насмерть без всякой на то причины», он тем самым поднимает расовый вопрос. Морген утверждает, что эти офицеры подлежат преследованию, но только «чтобы поддерживать чистоту наших рядов, а не для того, чтобы защищать права вражеского народа». Иными словами, убийц еврея следует наказать, но не за то, что они отняли чужую жизнь, а за осквернение рядов СС.
Такие рассуждения будут появляться и в дальнейших докладах Моргена начальству, но уже не в столь резких выражениях, как здесь. Борьба с преступностью ради защиты эсэсовских добродетелей — то, чем Морген занимается постоянно, но пренебрежение правами «вражеского народа» ему несвойственно. Прежде чем расстаться с этой докладной, мы должны внимательно изучить ее с точки зрения расового вопроса.
Во-первых, почему Морген говорит о распространенных в войсках «умонастроениях», согласно которым местное население должно быть искоренено? Он должен был знать, что в то время евреев уже уничтожали в огромных количествах. Когда в январе 1941 г. Морген прибыл в Краков, в генерал-губернаторстве уже происходили массовые расстрелы. Фегеляйн тем летом, находясь в поле зрения Моргена, принимал участие в «зачистке» Припятских болот в Советском Союзе, где его кавалерийский полк уничтожил 14 000 евреев[162]. По свидетельству Вальтера Функа, который сидел в тюрьме Шпандау вместе с Альбертом Шпеером, тот сказал о Фегеляйне: «Где проходит Фегеляйн, там не остается ни деревень, ни людей, ни вообще жизни»[163]. В феврале 1942 г., которым датирована докладная Моргена, газовые камеры в Белжеце уже были готовы, а эшелоны с евреями из Галиции начали прибывать в марте[164]. Существовали и планы, разработанные учеными-демографами, по депопуляции этого региона ради освобождения пространства для модернизированной германской экономики[165].
И все же, если бы Морген знал о планах истребления местных жителей для того, чтобы дать дорогу немецким переселенцам, он мог бы просто сказать, что действия Клеезаттеля были понятны с учетом операции, к участию в которой тот был привлечен. Если Морген полагал, что упоминать такую операцию не следовало, он мог бы лишь вскользь коснуться «исторической миссии» на востоке или избежать этой темы вовсе. Но ссылаться на «умонастроения» в войсках означало сказать слишком много для соблюдения секретности и слишком мало для выражения приверженности. Вероятно, тогда Морген считал этот вопрос связанным с делом, но не потому, что он сам так думал, а тем более поддерживал проведение войсками систематических этнических чисток; он полагал, что это имеет отношение к делу лишь потому, что объясняет мотивы, которыми руководствовались военные.
Особое внимание Моргена к отсутствию сексуальных или садистских мотивов в этом деле — вопрос другой, поскольку он соответствует нацистской расовой идеологии. Позднее в том же году юридический советник Гиммлера Хорст Бендер написал для Главного судебного управления СС служебную записку, в которой прописал инструкции Гиммлера относительно «расстрелов евреев без приказа или согласования» (Judenerschiessungen ohne Befehl und Befugnis). Бендер разделил такие случаи на две категории[166]:
1. В случаях исключительно политических мотивов наказания не последует, если только это не требуется для поддержания порядка. В последнем случае в зависимости от обстоятельств дела может быть вынесен приговор на основе § 92 или § 149 Военно-уголовного кодекса либо назначено дисциплинарное взыскание[167].
2. В случаях корыстных, или садистских, или сексуальных мотивов следуют судебные действия — где это необходимо, вплоть до обвинения в убийстве или непреднамеренном причинении смерти.
Нацистское расовое мышление уже очевидно из предпосылки Бендера, согласно которой Judenerschiessung — расстрелы евреев — это особая категория убийств. А поскольку в соответствии со служебной запиской наказание назначается только за убийства, совершаемые из корыстных, садистских или сексуальных побуждений, уничтожение людей по расовым признакам относится к разряду «политических». Упоминание Моргеном сексуальных и садистских мотивов перекликается с этой идеологией, хотя он не использует эвфемизм «политические» для расово мотивированных убийств евреев.
Как и всем немцам, Моргену доводилось слышать публичные угрозы евреям со стороны Гитлера и других нацистских лидеров. В зловещей речи, произнесенной перед депутатами рейхстага в январе 1939 г., Гитлер заявил: «…если международные еврейские финансисты в Европе и за ее пределами сумеют еще раз втянуть народы в мировую войну, то результатом войны будет не большевизация мира и, следовательно, триумф еврейства, а истребление [Vernichtung] еврейской расы в Европе». В последующие годы Гитлер повторил свое «пророчество» по крайней мере четыре раза[168]. В феврале 1942 г. он произнес перед собравшимися в берлинском Дворце спорта следующее[169]:
1 сентября 1939 г. на встрече в рейхстаге я сказал две вещи. Во-первых, после того как нас втянули в эту войну, нас не победят ни сила оружия, ни фактор времени; во-вторых, если евреи развязали мировую войну, чтобы добиться истребления [Ausrottung] арийских народов Европы, это произойдет не с арийцами, но скорее с евреями, которые будут уничтожены.
Отметив, что эти слова вызвали продолжительные аплодисменты присутствующих, историк Джеффри Херф говорит: «Реакция аудитории во Дворце спорта показывает, что нацисты верно поняли сказанное им Гитлером на знакомом им языке: нацистский режим в тот момент убивал евреев». Даже если по этим аплодисментам можно судить о хорошем понимании аудиторией языка Гитлера, поскольку фюрер прибегал к нему уже за несколько лет до начала уничтожения евреев, существуют, как мы увидим, достаточные свидетельства того, что сам Морген не был готов к обнаружению в 1943 г. факта массовых убийств в Освенциме-Биркенау.
Тем не менее остается фактом, что к 1942 г. Морген должен был знать о зверствах на Восточном фронте. Мы не можем утверждать, что он закрывал на них глаза, поскольку он выступил с обвинениями против самого опасного преступника, до которого смог дотянуться, — Германа Фегеляйна. Но он преследовал Фегеляйна лишь за коррупцию, а не за то, что тот не оставлял после себя «ни деревень, ни людей, ни вообще жизни». Позже мы еще рассмотрим реакцию Моргена на кульминационный момент «окончательного решения еврейского вопроса». А сейчас нас интересует, свидетельствует ли его очевидное безразличие на более ранних стадиях расправы над евреями об испытываемой им расовой неприязни.
Неоднозначность его отношения к расовому вопросу проявляется в том, как он разбирал дело другого обвиняемого в преступлениях против гражданского населения, Оскара Дирлевангера. Дирлевангер возглавлял подразделение, отправленное охранять команды дорожных рабочих в окрестностях Люблина. В ноябре 1941 г. Морген выслал Норберту Полю телеграмму, в которой сообщал, что Дирлевангер и его люди установили в этом регионе «деспотическую власть» (Willkürherrschaft): они совершали ночные рейды, в ходе которых устраивали облавы на евреев и грабили их[170]. В телеграмме «захваты, вымогательство и грабеж евреев под покровом ночи» порицаются — и едва ли выбранные слова выражают презрение к правам жертв.
После войны Морген сообщил Корпусу контрразведки, что Дирлевангер арестовал евреев за совершение ими кошерного забоя скота, освободил тех, кто мог дать крупный выкуп, а остальных расстрелял[171]. Он проводил «эксперименты» над еврейскими мужчинами и женщинами, убивая их с помощью инъекций, смешивая затем их плоть с конской и изготавливая на основе этой смеси мыло. Как сказал Морген следователям, у него даже был образец такого мыла.