Здесь Поль переворачивает либеральный принцип с ног на голову, подчиняя закон приговору, а не наоборот:
…если судья опирается на факты дела, изложенные в протоколах, четко подводит их под нормы законодательства, а в результате человек, нарушивший закон, может получить только самое суровое наказание, […] этот способ является не чем иным, как возвратом к ограниченному законом либеральному судопроизводству[154].
Поль даже повторяет замечание Карла Шефера: либеральное вынесение судебных решений превращает судью в «классифицирующую машину». Право и закон, пишет он, «остаются бескровными [blutleer] и низводят судью до роли механического инструмента, если в дополнение к ним не учитываются также личность обвиняемого и его связь с обществом как источники правового знания»[155].
Морген завершил свое юридическое образование и сдал первый Staatsexamen (государственный экзамен) в 1934 г., в 1936 г. он защитил диссертацию, а в 1938 г. сдал второй Staatsexamen, получив квалификацию судьи. Именно в этот период комиссия, созданная Гитлером и возглавляемая Гюртнером, одобрила систему уголовного преследования за намерение и в 1935 г. пересмотрела параграф 2 Уголовного кодекса. Таким образом, становление Моргена как юриста совпало с преобразованиями в теории права в Третьем рейхе и происходило под их влиянием.
Позднее Морген сформулировал новую концепцию права в статье «Преступник-коррупционер», опубликованной в декабре 1943 г.[156] Понятие «преступник-коррупционер» относилось к типологии, согласно которой преступников можно было классифицировать в соответствии с их личностями. Она включала также и такие типы, как «закоренелый преступник» [Gewohnheitsverbrecher], «половой преступник», «жулик и мошенник», «предатель» и т. д.
Преступника-коррупционера, пишет Морген, отличают:
…прерывистая карьера, отмеченная нелояльностью к своему окружению, жажда признания, социальная дисфункция. […] Его внутреннее устройство — это высокомерие, стремление к более высокому положению, бессовестность, холодность, расчетливость; он не желает следовать человеческим или моральным идеалам. Ему не хватает глубины, внутреннего конфликта и достаточной уравновешенности[157].
Здесь Морген изображает преступника-коррупционера принципиально враждебным национальному сообществу: нелояльность к своей среде, нарушение социальных связей и изолированность. Морген также сравнивает карательные меры с санитарными — такими, как евгеника или медицина[158]:
Ни один строй в мире никогда не вел борьбу с коррупцией во всех ее проявлениях настолько полно и радикально, как национал-социалистическая власть. Это, во-первых, биолого-евгенические профилактические меры, затем текущие политические меры — воспитание, отбор, контроль — и, наконец, драконовские по своей суровости наказания. В этой борьбе принимают участие как врач, так и педагог, как редактор, так и профессиональные и деловые структуры, не говоря уже о партии и официальных лицах…
Преступная коррупция, таким образом, есть одна из многих форм коррупции, ослабляющих национальное сообщество, а уголовное законодательство подобно санитарным мерам, поскольку обходится с коррупционером так же, как если бы он был паразитом или вредным насекомым. Поль, напротив, утверждал, что преступник, суть которого не тлетворна, заслуживает более мягкого обращения, чем тот, кто по своей натуре враждебен народу.
Новый подход к вынесению судебных решений явно заметен в докладной записке Моргена, составленной в феврале 1942 г., когда он находился в Кракове. Эта докладная была написана в связи с делом Пауля Клеезаттеля, которого обвиняли в насилии по отношению к жителям оккупированной Галиции. Морген рекомендовал назначить ему мягкое наказание по причинам, которые были изложены Норбертом Полем[159]:
В ходе операции в Галиции гауптман охранной полиции Пауль Клеезаттель неоднократно совершал нападения на поляков, евреев и украинцев обоего пола. Он бил их кулаками, а также хлыстом и приказывал делать то же подчиненным. Причина для таких нападений была, как правило, незначительной, а иногда они происходили из-за чрезмерного употребления гауптманом алкоголя.
Тем не менее я считаю нецелесообразным передавать обвинение на подпись герихтсгерру{10}. Во-первых, позвольте мне заметить, что для управления на восточных территориях нужна сильная и жесткая рука. Поэтому в данном случае действующее уголовное законодательство неприменимо.
Неповиновение и неуважение караются в основном телесными наказаниями, которые военнослужащие приводят в исполнение непосредственно на месте. Прокуратура, полиция и служба безопасности не могут держать под контролем местное население, состоящее из представителей низших рас, без применения силы, в том числе как средства получения признаний. Как бы прискорбно это ни звучало, именно к такому подходу коренные народы привыкли за века, и без него германское господство в настоящее время может оказаться под угрозой.
Такова фактическая ситуация.
Кроме того, среди наших людей широко распространены умонастроения, согласно которым восточный регион как область будущей немецкой иммиграции должен быть освобожден для немцев путем искоренения [Ausrottung] и уничтожения [Vernichtung] местного населения, и это население приходится терпеть как неизбежное на данный момент зло, с которым следует соответственно обращаться.
С учетом ситуации и этих умонастроений нарушения закона и эксцессы при применении физической силы вполне понятны. Преобладает мнение, что лучше избить кого-то слишком сильно, чем слишком слабо. Борьба с этим при помощи уголовных наказаний не имеет смысла, и нельзя рассчитывать на то, что она будет понята военными.
Поэтому при рассмотрении подобных дел суд СС и полиции применяет закон против подобных проступков и правонарушений только тогда, когда обвиняемый демонстрирует серьезные изъяны характера, что делает его непереносимым для немецкого Volksgemeinschaft. Например, если насилие доходит до садистских пыток, или в нем присутствуют сексуальные мотивы, или — здесь закон должен применяться беспощадно — если жертва принадлежит к германской нации или расе либо имеет гражданство союзного государства.
Суд СС и полиции здесь для того, чтобы поддерживать чистоту наших рядов, а не для того, чтобы защищать права [Rechtsgüter] вражеского народа. Выполнение этого принципа иногда представляет сложность для местного суда в делах первого рода; например, совсем недавно в Дебице эсэсовцы буквально затоптали еврея насмерть без всякой на то причины. После этого инцидента обвиняемых перевели в Берлин, соответственно, они выбыли из-под юрисдикции местного суда, и Главное [судебное] управление [СС] информировало нас о том, что мы должны прекратить рассмотрение этого дела.
Ввиду этой ситуации, я думаю, неразумно делать исключение для дела бывшего гауптмана Пауля Клеезаттеля. Хотя Клеезаттель, возможно, и допустил серьезную ошибку, не следует забывать, что в то время, когда он совершал правонарушения (в сентябре 1941 года), положение в Галиции было крайне сложным. Как известно, после того как попытка создания украинского национального государства не удалась, население проявило даже больше упрямства, чем поляки. Перестрелки, акты саботажа и сопротивление стали повсеместным явлением. В такой ситуации войска чувствуют опасность, что способствует эксцессам, таким, как в данном случае. С государственной точки зрения мне представляется неоднозначным вопрос, могут ли в такой переходный период меры террора, даже если в данном случае они явно были произвольными, оказаться в конечном итоге политически оправданными. Как бы то ни было, возбуждение по ним уголовного дела мне кажется неразумным. Слишком велика опасность того, что наши войска будут этим дезориентированы.