Оставила чашку в покое — руками смахнула застилавшие ей глаза слёзы. Я запоздало вспомнил, что не взял с собой носовой платок. Мой прошлый платок (размерами не очень похожий на носовой) остался на пустыре около седьмой подстанции — я связал им руки Романа Георгиевича Валицкого.

— Я сразу его узнала, — сказала Королева. — Такой… блестящий, размером с крышку от бутылки. Овальный. Я в детстве часто его открывала: смотрела на мамину фотографию. Папа сам её туда вклеил — так рассказывала мама. А ещё она говорила, что под её фото папа прятал бабушкин крестик.

Нежина стрельнула в меня глазами, будто испугалась, что наболтала лишнего. Глаза девушки вновь наполнились слезами. По щекам Альбины снова покатились похожие на бисер слёзы.

— Папа его никогда не снимал! Понимаешь, Усик? Никогда! Посмотри на фотографии в моей комнате. Там везде у папы на шее шнурок и этот медальон. Везде! И в тот день… Он тогда поехал на рыбалку с медальоном на груди. Понимаешь, что это значит?! Понимаешь?!

Королева дёрнулась — чашка опрокинулась. Струя горячего напитка хлынула к краю столешницы, водопадом обрушилась на пол. Запах «Индийского» чая моментально усилился. Я рванул к раковине за тряпкой. Альбина словно и не заметила «аварию».

— Получается, мама была права, — сказала она. — Она часто винила дядю Рому в смерти папы. Она не верила, что папа сбежал от нас. Она чувствовала: его больше нет. Говорила, что если бы дядя Рома поехал тогда с ним, с папой бы ничего не случилось. А ведь… получается: он ездил тогда с папой? Ведь так, Усик?

Я промолчал: Нежина не нуждалась в моём ответе. Она не замечала лежавшую на боку чашку, невидящим взглядом смотрела, как я ликвидировал потоп на столешнице. Я поглядывал на Королеву, курсировал с тряпкой в руках от стола к раковине — избавлялся от разлитого на столе и на полу чая.

— Мне сказали, что дядя Рома пытался напасть на Дарью Степановну. Тогда, вечером, около седьмой подстанции. Сказали: у него был с собой молоток. И он этим молотком… Это ты его? Ты ему помешал? Ведь так, Усик? Это был Роман Георгиевич — тот, в кого ты стрелял?

Я ничего не сказал — просто кивнул. Развесил мокрую, пропахшую чаем тряпку на краю раковины, вытер руки о полотенце. Прикинул, не пришло ли время прогуляться к Изольде Матвеевне за успокоительным. Но пришёл к выводу, что пока рано: вслед за первой чашкой могла упасть на бок и вторая.

— Мне сказали, — продолжила Альбина, — что те украшения могли принадлежать убитым женщинам. Сказали… некоторые подходят под описание. Но… медальон точно папин. Он столько времени лежал в этой шкатулке… Он был там, и когда я пыталась в неё заглянуть. Ведь так, Усик?

Мне вспомнились слова Валицкого, что тот произнёс в субботу, сидя около забора. «Она всё равно узнает. Не простит». Я усомнился, правильно ли понимал их до этого момента. Говорил ли тогда Роман Георгиевич о своих похождениях с молотком?

— Но ведь не мог же папа его просто оставить — сам? — сказала Нежина. — Ведь если бы он уехал… неужели бы оставил дяде Роме мамину фотографию и бабушкин крестик? Неужели бы он бросил меня… сам? Ни за что не поверю. Слышишь, Усик? Не поверю.

Альбина помотала головой. Коса затрепыхалась у неё за спиной. Девушка обняла себя руками, будто замёрзла (или будто попыталась воздвигнуть барьер между собой и мной). Взглянула на меня — уже без слёз в глазах. Нахмурила брови (над переносицей проявились похожие на штрих код морщины).

— Почему ты его не убил, Усик? — спросила Королева. — Почему ты его не застрелил? Ты должен был его убить. Слышишь? Так же, как он…

Она подалась вперёд, сжала кулаки.

Коса ударилась о край столешницы.

— Ты! Должен был! Его! Убить!

«Прекрасно, — подумал я. — Гнев — это уже хорошо. Лучше, чем слёзы или самобичевание». Шагнул в сторону от плиты, на случай, если вслед за словами в меня полетит что-то более весомое — та же чашка, к примеру (надеюсь, что пустая). Нежина судорожно вдохнула. Вцепилась руками в стол, будто намеревалась резким рывком перевернуть и его. Щёки Королевы ещё блестели от влаги. Но слёзы по ним больше не текли. Я приготовился к новому крику (готовился и уклоняться от чашки — редко угадывал, во что выльется женская истерика). Взгляд Нежиной скользнул мне за спину. Я обернулся — увидел в прихожей Изольду Матвеевну.

— Альбина, девочка моя, — произнесла женщина. — Только что позвонили. Из пятой городской больницы. Сказали, что твою маму сегодня привезли к ним.

Моя чашка всё же повалилась на бок (Королева сдвинула стол: задела его бедром). Отметил, что лужа на столешнице получилась небольшая — подождёт нашего возвращения. Нежина задела и меня — хлестнула по плечу заплетёнными в косу волосами. Собиралась Альбина, будто в том рекламном ролике о пожарных. Не сделала ни единого лишнего движения. Я едва подумал о такси, а Королева уже вскочила в туфли, рванула мимо соседки к ступеням, набрасывая на ходу плащ. Мне с ботинками возиться не пришлось — отстал от Альбины лишь на пол лестничного пролёта. Бросил напоследок взгляд на Изольду Матвеевну. Та стояла около настежь распахнутой двери в квартиру Нежиных.