Постучал футляром по столу.

— Нет, в серию статей, — поправил себя Перельман. — Понадобится составить их с десяток, если мы хотим дать полный и исчерпывающий ответ на то, как именно следует искать ответ на «загадку тысячелетия». Как вы смотрите на перспективу публикации ваших доказательств в научной прессе, молодой человек?

— Нормально смотрю.

Самуил Яковлевич бросил взгляд на Феликса — тот прислушивался к нашему разговору, пуская в приоткрытое окно струи табачного дыма. Попеленский насторожился, при упоминании журнальных публикаций. Даже позабыл о сигарете (та дымилась в его руке). Мне тут же вспомнились слова приятеля из моей прошлой жизни, который пояснял, чем «Прима» лучше импортных сигарет. «Я могу спокойно прогуляться по делам, — говорил он. — Вернусь, а она только погасла, но не истлела. Сажусь и курю дальше».

— Хорошо, — сказал профессор. — Похвально, что вы не прячетесь от научной известности. Советский учёный должен помнить, что, в первую очередь, он трудится ради блага советских людей. Придётся, разумеется, поработать над содержанием статей. Потому что в нынешнем виде ни один уважаемый научный журнал вашу работу не примет.

Перельман покачал головой.

— Но это не проблема, Александр Иванович. Тут вам на помощь придут опытные товарищи. Мы с Виктором Феликсовичам возьмём на себя труды по преобразованию ваших мыслей в пригодный для понимания аудиторией текст. Я правильно говорю, Виктор Феликсович?

Феликс кивнул, подтверждая слова профессора.

— Дело это непростое, — сказал Перельман. — То, что вы нам показали — крайне сырой материал, требующий долгой и тщательной обработки. Придётся в значительной степени преобразовать ваши рассуждения. Но вы не думайте, молодой человек, что мы хотим украсть ваши идеи…

«Ещё бы я так не подумал», — промелькнула у меня в голове мысль.

— Самуил Яковлевич, да я!..

Профессор жестом попросил меня замолчать.

— Я обещаю, Александр Иванович, — сказал он, — что ваша фамилия непременно будет в числе соавторов этой занимательнейшей серии статей! Наряду с моей, известной в научных кругах фамилией… и с фамилией Виктора Феликсовича — вашего учителя.

Я с вполне искренней радостью согласился на предложение профессора. На что-то подобное я и рассчитывал. Потому что наивным семнадцатилетним парнишкой только выглядел. И хорошо представлял, как именно продвигались в научных кругах сделанные молодыми, но неизвестными талантами открытия (об этом мне рассказывала и Людмила Сергеевна Гомонова, много лет проработавшая в Зареченском горном институте). Профессор Перельман мог и вовсе не указать в статьях мою фамилию… если бы не сомневался, что разберётся в моих не самых подробных записях самостоятельно. Вот только я подобного шанса ему не предоставлю. Но славой поделюсь и с ним, и с Феликсом: я не жадный — пока.

Славе и Паше я честно рассказал, почему даже в выходной день пропадал в институте. Сообщил им, что в компании с Феликсом помогал заведующему кафедрой высшей математики оформлять статью для научного журнала. Свои непосредственные функции в этом деле не уточнил. А парни лишь поинтересовались, получу ли я за эту «помощь» «автомат» на предстоящем экзамене. Я неопределённо отшутился (но пометку в уме сделал). Представил реакцию Паши Могильного на появление в нашей комнате Попеленского (если бы я пригласил сегодня математиков продолжить здесь дискуссии). Даже и не усомнился: вид сидящего с дымящейся сигаретой на его кровати Феликса поразил бы Пашку не меньше, чем выходившая от меня Королева.

Ночью мне приснилось, что я снова очутился в Пушкинском парке. Тот сон показался мне сверхреалистичным (как и тогда, в больнице). Я стоял около памятника Великому поэту. При свете дня. Разглядывал мамашек с колясками и мобильными телефонами в руках, сверкавшую голыми щиколотками молодёжь, знакомые логотипы на спортивной одежде. Был я в том сне не студентом-первокурсником Александром Усиком — вновь обрёл своё прежнее пусть и немолодое, но почти двухметровое тело (придатком к нему явилась подзабытая сердечная боль). Цветов я на снегу около памятника не увидел, не встретил и Людмилу Сергеевну — это при том, что я оказался в парке двадцать пятого января (увидел эту памятную дату на экране смартфона).

Телефон — большой, почти с мою ладонь (не нынешнюю, а прошлую) с прямоугольным, похожим по размерам на обложку брошюры экраном побудил в душе ностальгию (не только по технологиям будущего). Я отыскал в памяти телефона номера своих сыновей. Младший не снял трубку. А при дозвоне к старшему, женский голос мне предложил оставить голосовое сообщение. «Оставьте голосовое сообщение» — это выражение показалось странным, почти бредовым. Я тут же представил, как подобное предложение воспринял бы Слава Аверин или Паша Могильный — усмехнулся. Вообразил, как бравые советские парни вертели бы в руках смартфон, и как я бы им объяснял правила веб-сёрфинга в интернете.

Улыбнулся, прикоснулся пальцем к иконке поисковой системы. Секунду смотрел на пустую строку и на экранную клавиатуру. Воскресил в памяти вопрос, что вертелся у меня в голове перед сном. Пальцы уже набирали: «Маньяк с молотком. Зареченск». Словно поставил точку — нажал на иконку «ввод». Бегло просмотрел названия выбранных для меня программой статей. Принялся зачитывать их одну за другой. Прижал ладонь к разболевшемуся сердцу. «Что будет на этот раз? — промелькнула мысль. — Тишина или звон?» Я ни на миг не усомнился, что в этом сне я снова умру (уже в третий раз). И даже не попытался отыскать в кармане таблетки — я не вспомнил о них: обдумывал добытые в интернете сведения.

Все статьи, в которые я заглянул, начинались одинаково: авторы сообщали о совершённых маньяком осенью тысяча девятьсот шестьдесят девятого и весной тысяча девятьсот семидесятого года преступлениях. Не увидел я ни фотографии жертв, ни снимки с мест преступлений. Авторы словно не ставили перед собой цель поведать о деяниях «маньяка с молотком» — будто вынужденно упоминали о нём, не вдаваясь в подробности. Три убийства — не самый большой «послужной список». Не нашёл я и имени убийцы: преступник сохранил своё инкогнито — ничего нового… как мне показалось сначала. Но я сменил мнение, когда наткнулся на дату третьего, весеннего убийства. Заглянул во вторую статью. Потом в третью…

Авторы статей в один голос твердили, что в тысяча девятьсот семидесятом году «маньяк с молотком» отметился убийством лишь однажды — в марте… четырнадцатого числа. Поначалу я подумал, что в статье опечатка. Но эта же ошибка встретилась и на других сайтах — на всех, где рассказывали о Зареченском «маньяке с молотком». «Да ладно!» — воскликнул я (спугнул звуками своего голоса стайку воробьев, облюбовавшую каменную голову Пушкина). И сразу же подумал, что такое могло случиться только во сне. Ведь я не сомневался, что в тех газетных вырезках, что видел в папке Людмилы Сергеевны, значилась совсем иная дата — восьмое марта (её сложно было перепутать с другой: международный женский день и тогда, и сейчас был лишь раз в году).