— …какой литературой вы пользовались для написания своей крайне занимательной работы?

Я пожал плечами.

— Совсем недавно я прочёл множество книг по самым разным направлениям математики, — ответил я профессору. — Болел — было много свободного времени. Воскресил в памяти немало интересного. Но не уверен, что подчерпнул знания по нужной проблематике в одной из этих книг. Хотя… я допускаю, что кто-то из авторов натолкнул меня на ту или иную интересную мысль…

— Не поделитесь именами этих замечательных учёных? — сказал Перельман.

Я на память перечислил названия и авторов книг, что приносила мне в больничную палату Света Пимочкина.

Профессор кивал головой, услышав имя очередного автора.

— Интересный набор… для студента первокурсника, — сказал Самуил Яковлевич. — С большинством этих трудов я знаком. А о содержании других слышал от коллег. Вы правы, Александр Иванович: к теме вашей работы эти труды отношения не имеют. Тем удивительнее выглядит то, что вы сумели изложить в своих записях. Я восхищён вашими познаниями в математике, молодой человек.

Профессор постучал по ладони оправой очков, изображая аплодисменты.

— Вы явно не посчитали предложение… моего коллеги решить столь сложную задачу шуткой, — сказал он. — Хорошо потрудились. Некоторые ваши выводы я нашёл… свежими и перспективными. В ваших рассуждениях чувствуется зрелость мысли и хорошая подготовка. И пусть я не совсем понял некоторые моменты… надеюсь, вы мне их разъясните… но я бы назвал вашу работу очень… неординарной.

Я изобразил смущение, пожал плечами. Взглянул на открытую тетрадь — прикинул, как далеко продвинулся в чтении моей работы заведующий кафедрой. Точно определить не смог, но примерно представил, на каком моменте тот «забуксовал». И даже удивился, что Перельман продвинулся столь далеко (или предыдущие «трудные» для понимания моменты он перелистывал?). Улыбнулся, посмотрел седоволосому Самуилу Яковлевичу в глаза.

— Задачка была не слишком сложной, — сказал я. — Но интересной. Я хорошо провёл вечер, пока расписывал доказательства. Старался опускать лишние подробности — некоторые вычисления проделал в уме: всё же это не школьная работа, где нудно показывать вычисления столбиком.

— Столбиком, говорите?

Показалось, что мои слова обидели профессора. Тот покачал головой — будто посчитал мои слова неуместным в разговоре с ним «дурачеством».

— Александр Иванович, — сказал Перельман. — Эта несложная задачка, как вы выразились, на самом деле сложнее, чем вам показалось. Боюсь, вы отнеслись к работе недостаточно серьёзно… что, конечно, не перечёркивает те интересные мысли, что вы изложили в своих записях. Всё дело в том… Александр Иванович, вы понимаете, на что именно замахнулись?

— Конечно, Самуил Яковлевич, — заверил я.

— А мне кажется, что не понимаете.

Профессор потряс головой — его седина засеребрилась, заблестела.

— Вы попытались решить… ни много, ни мало — одну из «загадок тысячелетия», — сказал Перельман. — Гипотезу Пуанкаре, сформулированную ещё в тысяча девятьсот четвёртом году. Слышали раньше о такой? Это хорошо известная в математических кругах проблема в области геометрической топологии. Множество гениальнейших учёных пытались её решить. И все потерпели неудачу.

— Сочувствую этим учёным, Самуил Яковлевич, — сказал я.

— Сочувствуете?