– Извини, но так получилось, – Светлана рисовала на мне кровью какие-то знаки, используя вместо кисточки волосы Галюсика, – ничего личного. Мне так ты даже нравишься, но они требуют тебя. Твоя смерть откроет ворота в святая святых. После этого мы будем на ты с самим Богом. Ты даже представить себе не можешь, что это значит.

Я молчал. Это только в фильмах, попав в подобное положение, герои ведут светские беседы со своими палачами. Мне же было не до разговоров. Я буквально умирал от страха.

– Ты особенный, – продолжала Света. – Ты не то, что она. Её мы взяли в подарок Хранителям. Они ведь тоже не против покушать свежатинки.

– Ты закончила? – услышал я голос Дюльсендорфа.

– Последняя буква. Всё, можешь поджигать.

Запахло дымом. Затрещали разгорающиеся дрова. Дюльсендорф со Светланой затянули заунывную песню…

– Когда-то давно в одном городе жил судья, – услышал я вдруг шёпот дамы с вуалью. – Слепой от рождения, он жил, словно совсем не был увечным. Горожане обожали своего судью. За многие годы службы он не вынес ни одного несправедливого решения. Он судил так, что не только выигравшая, но и проигравшая сторона покидала суд с благодарностью. Казалось, что своим слепым, не видящим наш бренный мир взором он проникал в саму суть вопроса, легко распутывая самые запутанные дела. Многие спрашивали его с почтением, из каких глубин черпает он мудрость. «Я её слышу, – отвечал он, – истина похожа на кружева» – а кружева были его страстью. Он мог дни напролёт сидеть с кружевами в руках, мысленно распутывая их орнамент. Надо сказать, что судья не был обычным слепым, нет. Людям свойственно жить глазами, поэтому мы с таким состраданием смотрим на слепых. Слепой – это почти что мёртвый, так думают зрячие. Слепые, даже с рождения слепые в лучшем случае компенсируют отсутствие зрение другими чувствами, чаще всего слухом. Судья же не нуждался в зрении. Его слух, его прикосновения, его осязание были настолько тонкими, что он замечал даже то, что ускользало от всех остальных. Этим и объяснялся его успех. По дыханию, по шороху, по запаху пота, по запаху самих мыслей он определял меру вины и степень наказания. Слепой от рождения, он был более зрячим, чем все остальные. Одно только было ему неподвластно – тишина. Он никогда не слышал тишины. Его мир всегда наполняли звуки, и там, где для других была тишина, для него был стук сердца, звук движения крови и роста волос, шорох мыслей. В его мире было всё, кроме тишины. Тишина для него была только словом, таким же словом, как цвет или пейзаж. Он же мечтал хоть на мгновение услышать тишину. И однажды он её услышал. Тишина предстала перед ним в виде кружева, которое плелось у него в душе. ВСЁ ЕСТЬ ТИШИНА! – словно молния сверкнула у него в сознании. С тех пор он больше ничего не слышал, кроме тишины. Он стал другим человеком. Его больше не заботили закон, порядок, справедливость. Только тишина, только кружево тишины, в которое вплеталось всё, включая и его, только узор. Теперь само его присутствие превращалось в суд без суда. «Нас судил сам Господь Бог», – говорили люди, и были в чём-то правы, ибо если где-то и есть Бог, то имя ему ТИШИНА. Тем временем в городе исчезла преступность. Каждый чувствовал на себе взор Господа. Судья больше не вёл процессы. Он тихо жил, практически не покидая своей комнаты, но люди постоянно ощущали его присутствие. Однажды они не выдержали. Трудно жить под постоянным вниманием Господа. Так случилось, что люди пришли к нему не сговариваясь. Весь город пришёл, чтобы убить его. «Выходи!», – кричали они. Когда же он вышел из дома, наступила гробовая тишина. Ещё минуту назад желавшая крови толпа превратилась в ручного зверушку. «Я вышел», – сказал он спокойно людям. Тогда они бросились перед ним на колени, умоляя его о прощении. «Глупые, это не вы… Это тишина… Так что делайте своё дело». Но люди только ещё громче завопили о прощении. «Делайте!», – приказал он, и словно неведомая сила подняла людей с колен. Говорят, он умер с улыбкой на лице.

Она говорила, и ко мне возвращалось спокойствие, абсолютное спокойствие. Я слушал её с закрытыми глазами и видел кружева, огромные белые кружева, в которые превратился Мир. И в этом мире кружев я был тоненькой нитью, которая, однако, тоже вносила свою лепту в непередаваемый по своей красоте узор.

– Продолжи рисунок, – прошептала она, и я увидел, куда должна пойти нить.

В то же мгновение я очутился возле своего дома. Я всё ещё был в крови и был совершенно голым. Домой идти было страшно. Я был один во всём Мире, и это одиночество ввергло меня в отчаяние.