Гамбург, 4 марта

Наш план прост: мы едем на поездах и сходим на маленьких станциях, границы пересекаем на попутках, которые ловим на выезде из города, всегда расплачиваясь наличными и не называя своих имен.

Наверное, опытному беглецу этот метод показался бы полной уязвимостей чепухой, но ничего лучшего для нас я придумать так и не смог. Лиза не спрашивает, куда мы едем, только, будто маленькая девочка, улыбается и радуется всему. Проносящимся за окном монохромным пейзажам, горячему шоколаду из вагона-ресторана, сигаретам, до половины скуренным на остановках поезда в крошечных спящих городках, ночевкам в маленьких комнатах, пропахших пылью и хвойным освежителем для туалетов, моим прикосновениям. Иногда и я почти забываю о том, куда мы едем и от чего бежим, порой мне кажется, что она — Грета, а я — Том, мы встретились на рейве в Хорватии. Мы путешествуем уже так давно, что я не могу вспомнить никого из прошлой жизни, только лица попутчиков, их имена, желтую разделительную полосу и ее дыхание рядом. Мы живем в пустоте, на фоне нарисованного пейзажа, как в одном из тех черно-белых фильмов, которые показывают в четыре утра, чтобы чем-то забить ночной телеэфир. Понемногу я начинаю привыкать к дороге.

Мы стараемся не смотреть новости, но история про утечку в «Лавере» со временем заполняет все медиаканалы, так что достаточно только мельком взглянуть на заголовки газет или взглянуть на экран телевизора в баре или над кассой бензоколонки, чтобы узнать, что Карлос не остановился на блоге. Он теперь знаменит, дает интервью, о нем говорят и пишут. Он и его маленький канал стали воплощением фразы: «Я знал, что так и будет», ведь именно это он вещал в эфире несколько лет, то и дело провозглашая Интернет небезопасным местом для хранения личной информации.

В этом я с ним согласен, в остальном я считаю его ничем не лучше капиталистов, с которыми он воюет, чудовищем, возможно, даже более страшным, чем мы.

Мы едем, все вперед и вперед. Гостиницы, вокзалы, города. Солнце, туман, дождь. Бедра, грудь, губы. Дорога. Мы останавливаемся только для того, чтобы проверить, не идут ли за нами, не припарковано ли возле наших окон черных машин с зеркальными стеклами, не встречают ли нас незнакомцы в черных костюмах.

Я прихожу в себя от этого сна, когда мы уже в Роттердаме.

Когда я говорю «прихожу в себя», это буквально. Такое бывает со мной. С тех пор как ее теплое обмякшее от крепкого сна тело стало частью моей жизни, такой же неотъемлемой, как наличные деньги и новое место для ночлега каждую ночь, я стал легче засыпать. Только вот просыпаюсь я теперь всегда с рассветом. Что-то снова и снова будит меня в эти дни, звук или вспышка, что-то неуловимое, исчезающее в ту же секунду, как только я открываю глаза.

Мы останавливаемся в маленькой съемной квартире на севере города, одной из тех, где все белого цвета и нет телевизора, только стена с огромной картой Америки и маршрут Нила Кессиди и Джека Керуака, выложенный цветными булавками.

Я приподнимаюсь в кровати и оглядываюсь по сторонам. Все вокруг тихо. Серый северный свет чертит узоры на стене. На севере нет занавесок, солнце слишком дорого, чтобы растрачивать его впустую. Я выбираюсь из-под одеяла, спускаю ноги на холодный шершавый пол и подхожу к окну. Все эти дни мы упорно продвигаемся с юга на север, догоняя зиму, все ближе и ближе приближаясь к точке нуля.

На этот раз разбудивший меня звук вполне реален. Это было уведомление о новом письме, от Карлоса. Я пробегаю глазами по трем строчкам текста и возвращаю телефон обратно на стол.

За окном дождь. Густой и непроглядный, напомнивший отчего-то вкус супа из моркови с кореандром, который в высоких пластиковых банках продают в супермаркете возле моей станции метро. Какого метро? Откуда-то из памяти всплыла пустая ветреная платформа станции Кайсаниеми в Хельсинки и ощущение рук, потеющих в шерстяных варежках.

Я отхожу от окна, добредаю до ванной, открываю кран и делаю несколько глотков ледяной воды. Вернувшись в комнату, я сажусь на уголок кровати и осторожно дотрагиваюсь до Лизиного плеча.

— М-ммм, уже пора вставать? А почему так темно? — Она шевелится, заставляя пуховое одеяло шуршать, как груда опавших листьев.

— Там дождь.

— В дождь приятно ехать в поезде, — она улыбается, зажмурив глаза, — и пить какао с зефирками из бумажного стаканчика. Куда мы едем дальше?

— За что Майкл Вилин переводил тебе деньги?

— Какие деньги? Ты имеешь в виду зарплату?

— Нет. В украденных файлах, там есть упоминания платежей.