— Мать твою… — я не слышу его слов, в моих глазах все белеет от яркой вспышки. Внизу, двадцать четыре этажа под нами, вывалившие на террасу гости ликуют при виде праздничного фейерверка. Тут, наверху, я наблюдаю за разливающимися искрящимися иглами, не понимая, наяву ли все.

— Уходи отсюда, — успеваю прошептать я в перерыве между залпами, увидев позади Олли мечущуюся фигуру. Я бью его коленом куда-то в живот.

Потом, уже в полицейском участке на дознании, мне сказали, что ничего нельзя было сделать. Сначала была искра. А потом огонь. Пламя внутри и снаружи. Она горела, а я стоял и смотрел, не в силах сдвинуться с места. Ветра не было. Снег падал вертикально вниз, медленно, как пунктирные линии, по которым нужно что-то отрывать.

Парень в хоккейной кофте помог мне сесть. Его дыхание пахло мятой и пирогом с лососем, когда он, заливаясь слезами, говорил, как ему жаль. Я потрепал его по плечу.

Я жду, когда придет еще один удар, у меня больше нет сил сопротивляться, я почти хочу его, я жду эту пустую черноту, которая обнимет меня и проглотит после красной вспышки боли. И вот он приходит, этот удар, только я его совсем не чувствую, потому что он приходится куда-то в висок Оливера. Он воет, пятится, выпустив из рук лацканы моей куртки. В этот момент адреналиновая мощь, наконец, покидает меня, и я съезжаю на пол, на дрожащих немеющих ногах, наблюдая снизу вверх, а потом — сверху вниз за тем, как взмывает ввысь, а потом снова и снова обрушивается на его голову с глухим хлюпающим ударом предмет, который Лиза зажимает в руках до синевы в костяшках. Бутылка, полная абсента, которую Олли купил в «Марселле» всего пару дней назад.

«В кино они бьются так быстро», — думаю я, слушая, как его крики утопают в оглушительных залпах. С каждым взрывом все кругом на секунду становится белым, потом красным. Затем раздается еще один звук, похожий на то, как снег сползает с крыши в первую оттепель. И все затихает.

Наверное, я потерял сознание, а может, мой мозг попросту блокирует последовавшие за этим минуты, чтобы сохранить в целостности мой рассудок. Следующее, что я помню, — слабый свет, пробивающийся из-под занавесок и распростертое, похожее на распятие, тело. Распахнутый махровый халат словно гигантские крылья по бокам. Мне вспоминаются ее слова про парня, который был похож на средневекового мертвого Иисуса.

Спина Олли покоится на крытом на зиму белым саваном шезлонге, голова свисает на пол, распахнутые глаза заливает дождем. Под ним, как нимб, по лакированным доскам расползается бурое пятно, по форме похожее чем-то на карту Южной Америки. Или силуэт горящего дома. Я делаю шаг в сторону, под ногами хрустят осколки.

Внутри, в комнате, Лиза сидит у стены, поджав ноги, зажимая в руке горлышко бутылки, с которого лениво падают вниз длинные черные капли. Ее розовая, влажная от дождя кожа мерцает в сиянии телевизора.

«Как жемчужина в устричной раковине», — думаю я, глядя на мраморно-серый узор ковра.

Подняв ее на руки, я сажаю ее на бортик ванны и открываю кран с теплой водой. Тогда она, наконец, разжимает пальцы, и горлышко бутылки с тихим стуком падает к ее ногам. Все повторяется, мы снова вдвоем в комнате в отеле, я снова прижигаю ее раны, порезы на ладони, на том месте, где разбилось стекло. Она снова изгибается от боли, когда я прижимаю пропитанное водкой полотенце к ссадине на ее ладони. Она смотрит куда-то вниз, под ноги, совершенно отсутствующим взглядом. А я все думаю и думаю об этих бесконечных рефренах, а еще о том, какая после всего этого нас может ожидать концовка.

— Я… я убила его, да? — говорит она, взглянув на свои руки.

— Ты не виновата.

Она отворачивается к стенке. Откуда-то снизу доносится радостное улюлюканье толпы.

— Что он сделал с тобой?

— О чем ты? — Она снова рассматривает свои руки. — Он? Со мной? Ты что, не видел, что я с ним сделала?

Ее голова опускается мне на плечо.

— Я думаю, он с самого начала знал, кто ты такой и зачем приехал сюда.

Я вспоминаю его блестящую от испарины спину, сокращающиеся мышцы, потом звук ломающейся кости и вкус крови во рту.

— У меня не укладывается в голове…