Железная дорога, по нашему мнению, была обречена. Во вторник восьмого числа «в Джибути отправился последний, вне сомнения, поезд». На вокзале произошел натуральный бунт, во время которого исступленные беженцы пытались штурмовать вагоны, а полиция выдворяла пассажиров, законным порядком забронировавших себе места. Эта сцена была первой, которая хоть как-то приблизилась к описаниям, еще в августе заполонившим мировую прессу. Сейчас это уже было неинтересно, время ушло – оно будто бы текло вспять из-за отставания событий от даты публикации.
Операторам приходилось еще хуже, чем корреспондентам. Громоздкая аппаратура делала их легкой мишенью, а большинство местных солдат имели раздутое представление о ценности своих портретов для противника. Кинокомпании вложили в свои экспедиции особо крупные суммы, а дивиденды оказались крайне низкими.
Одна группа киношников, купив расположение вождя, который со своими приближенными встал лагерем на холмах близ Аддиса, смогла изобразить эффектную имитацию рьяного несения службы. Позже в Десси эфиопский Красный Крест позволил вовлечь себя в довольно живописное надувательство, инсценировав собственные героические действия под огнем: при этом вместо крови лился йод, а фейерверк и сигнальные ракеты заменяли бомбежку. Один видный фотограф вез с собой комплект маленьких бомбочек, которые несложно было бы подорвать при помощи электрического кабеля со своего места за камерой. На французской таможне он затруднился обосновать их назначение, и я до сих пор не знаю, пустил ли он в дело свой боезапас. Те, кому довелось участвовать в военных действиях в Китае, где, как оказалось, можно было нанимать по сходной цене, причем на условиях посуточного расчета, целые армейские корпуса, а за небольшую доплату еще и прореживать их ряды настоящим ружейным огнем, горько жаловались на размах абиссинской продажности.
Белое население города жило своей обычной жизнью. Мадам Мориатис проявляла признаки отчаяния, ежедневно заговаривала о резне и уговаривала мужа собирать пожитки. Однажды вечером, когда у нее демонстрировался фильм «Пег в моем сердце»[167], на французском языке, кинозал посетила живописная свита одного из провинциальных магнатов, его сопровождали женщины-телохранительницы и два подросших львенка, которых оставили на ступенях под присмотром рабов. Кратковременная угроза банкам со стороны вкладчиков, желавших немедленно снять со счетов свои средства, сошла на нет. Курс талера вырос; на железной дороге машинисты бойко занимались контрабандой серебра. Различные государственные деятели и военачальники вернулись из изгнания и примирились с императором. Французское население организовало у себя корпус обороны. Воины племени исса сбили итальянский самолет и несколько дней скрывались, не зная, хорошо или дурно они поступили. Приехал египетский принц, чтобы заложить краеугольный камень больницы Красного Полумесяца. Поговаривали об активности йеменских арабов. Такими вот незначительными новостями мы и пробавлялись в своих посланиях. Некоторые корреспонденты заговаривали об отъезде, а самый именитый ветеран уже отбыл. Мы, оставшиеся, возлагали все надежды на поездку в Десси, которая раз за разом откладывалась. Когда же речь заходила об отъезде императора, даты назывались самые разные, как то: годовщина его восшествия на престол или День святого Георгия.
В начале ноября были наконец-то разрешены поездки в Десси. Энтузиазм по этому поводу тут же пошел на убыль. Говорили, что император на самом деле туда не собирается, что это лишь способ установить пристальное наблюдение за журналистами и убрать их от греха подальше, что каналы связи работать не будут, а крупная южная операция начнется в наше отсутствие. В конце концов лишь единицы из числа тех, кто громко требовал разрешения, надумали им воспользоваться. Среди них был и Радикал; мы с ним договорились ехать вместе.
Как только об этом стало известно, мы оказались в центре внимания. Весь персонал «Немецкого дома» и девушка без определенных занятий, которая слонялась среди дворовых построек, хихикала, а иногда и появлялась в спальнях со шваброй, вызвались нас сопровождать. Мрачный сириец по имени господин Карам, который недавно взял привычку подстерегать меня по воскресеньям после мессы и приглашать выпить с ним кофе, предложил продать нам грузовой автомобиль. Но возникла одна загвоздка: грузовичок этот на самом-то деле не принадлежал господину Караму. Тот приобрел на него опцион у своего соотечественника-сирийца и надеялся продать с выгодой. Это выяснилось только позже, когда он пришел в жуткое смятение из-за отсутствия запасных частей. Мы сказали, что возьмем грузовик только при условии полного оснащения; продавец же божился, что укомплектует машину сразу после подписания купчей. И только когда мы вместе с ним зашли в магазин, обнаружилось, что купить запасные части в кредит невозможно, а оплатить наличными получится, лишь если мы сделаем первый взнос. И еще одно пережитое им потрясение. Чтобы проверить двигатель, мы наметили пробную поездку на гору Энтото. Продавец не смог раздобыть бензин. В конечном счете мы каким-то чудом наполнили баки. Джеймс, мой переводчик, который не получил ожидаемых комиссионных и вследствие этого начал коситься на господина Карама с подозрением, на следующее утро торжествующе доложил, что господин Карам сдал грузовик в аренду подрядной строительной организации, которая почем зря жжет наш бензин. Бедный господин Карам просто пытался добыть средства на приобретение новой покрышки. В итоге мы арендовали этот грузовичок всего на месяц, но за сумму, как я подозреваю, очень близкую к его полной продажной цене. С этого момента господин Карам терзался опасениями, как бы мы не смылись на этой грузовой машине. Он неотлучно находился в гараже, где работала бригада, увеличивая ценность нашего транспортного средства за счет установки крытого кузова и встроенных ящиков для канистр с бензином, и при этом жалобно упрашивал нас поставить подписи на клочках бумаги, дабы гарантировать, что мы не уедем дальше Десси. Так получилось, что на различных заключенных нами соглашениях стояла именно моя подпись. Когда через месяц мы с Радикалом разъехались в разные стороны и я вернулся в Аддис-Абебу на попутной машине, господина Карама трясло от подозрений. Он был убежден, что все сговорились против него, а Радикал, угнав грузовой фургон, переметнулся к итальянцам.
В преддверии нашей поездки мы при содействии Джеймса подобрали необходимый штат. Но Джеймс и мой бой, абиссинец, давно враждовали. При найме слуг дело нередко доходило до слез. Самым важным лицом был повар. Мы заручились согласием человека, который выглядел как повар и впоследствии подтвердил это впечатление. Толстый, рыхлый абиссинец с укоризненным взором. Интересен он был лишь тем, что его прежнего хозяина, немца, убили и расчленили в окрестностях Иссы. Я спросил, почему он не попытался того защитить.
–
Такая позиция меня устроила; я его нанял. В дороге он сильно страдал от неизбежных лишений и почти каждый вечер плакал от холода, роняя слезы на шипящие угли костра, но дело свое знал досконально и умудрялся приготовить четыре блюда, а то и пять в единственной закопченной кастрюле при наличии небольшой дымящейся охапки хвороста.
Шофер устраивал нас ровно до того момента, когда мы выдали ему жалованье за две недели вперед для покупки одеяла. Вместо этого он приобрел патроны и тедж, обстрелял базар и был закован в кандалы. Вместо него наняли харарца, который вступил в мусульманский союз с Джеймсом против остальных слуг. Мы с Радикалом оказались в гуще почти непрерывного заседания арбитражного суда. Эту компанию дополняли помощник повара и подручный шофера. В Англии мы закупили полевое снаряжение и приличный объем съестных припасов, которые дополнили на местном рынке мукой, картофелем, сахаром и рисом; наши журналистские удостоверения были официально подтверждены для поездки; слуг сфотографировали и обеспечили специальными пропусками; к тринадцатому ноября, объявленному пресс-бюро датой нашего отъезда, все было готово.
До нас долетали слухи о происшествиях на дороге, ведущей в Десси. Часть ее проходила по самой окраине района Данакиль, а тамошние недружественные племена взялись за свой традиционный промысел: убивать вестовых и отставших солдат из числа абиссинских войск; кроме того, между императорской гвардией и нерегулярными войсками случались ожесточенные стычки, приводящие к жертвам; сведения об этом доходили до нас в весьма утрированной форме. У канадского журналиста, который должен был за неделю до нас отправиться в путь с караваном мулов, внезапно и без объяснений отозвали разрешение. Дэвид и Лоренцо вмешиваться отказались; в течение двух суток перед тринадцатым числом оба были вне пределов досягаемости, но в ночь на двенадцатое объявлений о переносе сроков не последовало, наши пропуска были в порядке, и мы с Радикалом решили прикинуть, далеко ли сможем продвинуться без их помощи. В лучшем случае мы добрались бы до места по дороге, не расчищенной от следов недавних бесчинств; а в худшем – поездка превратилась бы в любопытный эксперимент над методами эфиопского правительства. С нами решил ехать корреспондент «Морнинг пост».
Погрузку в основном завершили накануне. Ближе к ночи, поставив грузовой фургон вблизи «Немецкого дома», мы отправили двух боев ночевать в кузове. В наши планы входило продолжить путь с рассветом, но когда мы были полностью готовы, Джеймс обвинил повара в растрате, абиссинцы отказались ехать с водителем-харарцем, а мой собственный бой ударился в слезы. По всей видимости, ночью была устроена отвальная и теперь ее участники мучились от похмелья. Единственными, кто сохранял самообладание, были те двое, что охраняли фургон. Лишь около девяти утра честь каждого была восстановлена. По улицам ходили толпы народу, а фургон с нанесенными краской по бортам названиями наших газет и с развевающимся «Юнион Джеком» слишком бросался в глаза. Проезжая мимо пресс-бюро, мы убедились в отсутствии каких-либо объявлений. Потом опустили боковые занавески, и мы, трое белых, залегли среди ящиков с припасами в надежде на то, что наш грузовой фургон примут за правительственный транспорт.
Битый час мы лежали пластом, затаившись в жутком дискомфорте: на разбитой дороге переполненный фургон трясло и подбрасывало. Потом Джеймс объявил, что путь свободен. Мы сели, подвязали занавески и увидели открытую местность. Аддис уже скрылся из виду; несколько эвкалиптов на горизонте позади нас отмечали городскую черту, а впереди простиралась плоская травянистая равнина с рассекавшей ее дорогой, местами голой, израненной колеями и следами копыт, а местами различимой только по валунам, обозначавшим ее направление. Ярко светило солнце, дул прохладный ветерок. Бои сзади принялись распаковывать свои котомки и в огромных количествах уминать ароматную, насыщенную специями пасту. На смену утреннему раздражению пришла всеобщая бодрость.
Ехали мы без остановки часов пять или шесть. Дорога радовала глаз. Девушки из племени галла выходили нам помахать и встряхивали кипами заплетенных косичек. Мужчины отвешивали троекратные поклоны; поскольку много месяцев по этой дороге не проезжал никто, кроме абиссинских чиновников и офицеров, у местных жителей всякое дорожное движение теперь ассоциировалось с властями.
После первых двадцати миль мы повсюду видели солдат. Одни в полдень были еще в лагере; другие плелись вдоль дороги группами человек по двенадцать, иногда с мулами, которые везли их поклажу; рядом с некоторыми шагали женщины. Эти военные отстали от армии раса Гетачу, которая неделей раньше прошла через Аддис.
Дорога извивалась и петляла, следуя рельефу местности; время от времени мы оказывались под телефонной линией: это был двойной воздушный провод, по прямой пересекающий проселочные дороги. Мы понимали, что на этих участках таится опасность.
Первый телефонный пункт назывался Коромач. До него мы добрались в три часа дня. На середину дороги вышел одетый в форму абиссинец, который сделал нам знак остановиться. Джеймс и харарец выразили желание его задавить; мы пресекли этот порыв и выбрались со своих мест. Конторой служило маленькое неосвещенное подобие фаллопиевой трубы, находящееся примерно в сотне ярдов от дороги. Там сидели на корточках человек двадцать или тридцать разношерстных, вооруженных винтовками солдат и вместе с ними командир в новехонькой форме цвета хаки. Офицер-телефонист при посредничестве Джеймса объяснил, что получил из Аддис-Абебы приказ остановить две партии белых, которые следуют без пропусков. Это стало сильным аргументом в нашу пользу: мы уж точно представляли собой только одну партию, а также имели пропуска, которые тут же и предъявили. Офицер унес их в угол и долго изучал; да, признал он, пропуска у нас имеются. Показал их командиру, и эти двое, сев рядом, завели какой-то разговор.
– Начальник – хороший человек, – сказал Джеймс. – Телефонный человек – очень плохой человек. Говорит, нам дальше нельзя. А начальник говорит: разрешение есть, значит можно.
Видя, что вооруженный человек принял нашу сторону, мы слегка обнаглели. Чем, собственно, какой-то гражданский субъект может доказать, что получил телефонограмму? Как он узнал, кто с ним говорит? С какой стати решил, что распоряжение, если таковое было, относится к нам? И теперь мы при исполнении своих законных обязанностей задержаны на основании некоего приказа, якобы полученного по телефону от неизвестного источника. Командир – это было очевидно – телефонам не доверял. Заполненная от руки типографская карточка имела для него больший вес, чем какой-то шум, идущий из дырки в стене. На этом этапе обсуждения Джеймс покинул нас и исчез в фургоне. Через минуту он вернулся с бутылкой виски и кружкой. Мы поднесли командиру добрых полпинты чистого алкоголя. Тот осушил кружку залпом и, немного поморгав, извинился за этот инцидент, а потом в сопровождении своих солдат довел нас до фургона; телефонист, хотя и остался при своем мнении, сердечно помахал нам на прощанье.
Из-за той задержки мы потеряли полчаса. Темнело сразу после шести; у нас еще не было сноровки разбивать лагерь, поэтому через полтора часа мы свернули с дороги и остановились на ночлег под прикрытием небольшого пригорка.