Эта неделя, впрочем, оказалась непохожей на другие. С 1916 года, то есть с начала предпоследней гражданской войны, когда магометане, сторонники Лиджа Иясу[76], были с особой жестокостью уничтожены чуть выше холмов Харара, городок Дыре-Дауа не знал такой вереницы будоражащих событий, какая могла бы сравниться с этой чередой поездов особого назначения, что перевозили гостей императора, жаждущих лицезреть коронацию. Вдоль главных улиц выросли раскрашенные в абиссинские цвета флагштоки, а между ними были натянуты гирлянды желтых, красных и зеленых флажков; из столицы по железной дороге прибыли автомобили (за городской чертой дорог не существует), чтобы доставить гостей к завтраку; вдоль всего пути следования выстроились нерегулярные войсковые части, стянутые из провинций.
Зрелище было величественное и уникальное. Мой спутник и я на какое-то время застряли в своей повозке, ожидая, когда закончатся официальные приветствия и делегации освободят вокзал. После этого мы через платформу вышли на площадь. Там было пусто и тихо. По трем сторонам замерли абиссинские солдаты; впереди, где начиналась главная магистраль, ведущая к резиденции, исчезал из виду последний автомобиль. Вдаль, насколько хватало глаз, уходили ряды неподвижных, босых, одетых в белое туземцев с непокрытыми головами и с ружьями на плечах; у одних были резкие, орлиные черты лица и смуглая кожа, других, более темнокожих, отличали пухлые губы и приплюснутые носы – признаки невольничьей крови; у всех кудрявились черные бороды. Солдатское одеяние, какое встречается в этой стране повсеместно, составляли длинная белая рубаха, белые льняные бриджи – свободные выше колен и узкие в голени, наподобие брюк для верховой езды, шемах – полоса белой ткани[77], перекинутая, как тога, через одно плечо, а также бандольер с красноречиво торчащими наружу патронами. Перед каждым подразделением стоял вождь племени в праздничном наряде, к которому неравнодушна европейская пресса. В зависимости от богатства владельца наряд этот включал головной убор из львиной гривы и золотых украшений, львиную шкуру, яркую полосатую рубаху и длинный меч, который загибался назад еще фута на три-четыре, если не больше; в отдельных случаях львиную шкуру заменял расшитый атласный балахон, напоминающий ризу, с разрезами спереди и сзади, схематично изображавшими хвост и ноги. После латиноамериканского празднества на борту «Азэ-ле-Ридо», суматохи в Джибути и беспокойной ночи в поезде впечатление было потрясающее: сладостный утренний воздух и спокойствие, исходящее от этих неподвижных воинов, с виду грозных и одновременно послушных, как огромные лохматые псы непредсказуемого нрава, взятые по такому случаю на короткий поводок.
После завтрака в отеле мы вышли на террасу, чтобы выкурить трубку в ожидании возвращения делегатов. Вскоре сидевшие на корточках солдаты вскочили по команде «смирно»; по склону спускались автомобили с дипломатами, неплохо подкрепившимися овсянкой, копченой сельдью, яичницей и шампанским. Мы вернулись в поезд и продолжили путь.
Вплоть до Хаваша, куда мы прибыли на закате, железнодорожная ветка милю за милей тянулась через однообразную, плоскую, пыльную местность, поросшую колючками и приземистыми, коричневатыми деревцами акации, мимо муравейников, пары хищных птиц, изредка – пересохшего русла или скопления камней, и так час за часом. В полдень нас накормили обедом из четырех мясных блюд, приготовленных по разным рецептам. А после мы прождали четыре часа, с шести до десяти вечера, пока механики экспериментировали с освещением поезда; у входа в каждый вагон сидел на корточках вооруженный охранник. В Хаваше есть несколько сараев, два-три бунгало, где проживают должностные лица железнодорожного ведомства, одна бетонная платформа и один заезжий дом. После ужина мы посидели во дворе на жестких, узких стульях, погуляли по платформе и побродили, спотыкаясь, меж бронированных спальных вагонов на запасных путях; ни населенного пункта, ни улицы поблизости не было, но находиться на открытом воздухе оказалось предпочтительнее – там меньше досаждали москиты; вагонные окна лихорадочно мигали огнями. Через некоторое время появилась группа растрепанных туземцев племени галла, которые устроили представление: двое плясали, а остальные окружили танцоров и завели мелодию, притопывая ногами и хлопая в ладоши: эта сцена без слов изображала охоту на льва. В какой-то момент охранники решили прогнать лицедеев, но в дело вмешался министр-египтянин, который вручил танцорам пригоршню долларов: те еще больше воодушевились и стали волчками кружиться в пыли; вид у них был самый что ни на есть свирепый, длинные волосы слиплись от масла и грязи, а на тощих черных телах болтались складки кожи и лоскуты мешковины.
В конце концов электропроводку починили, и мы продолжили путь. Хаваш лежит у подножия Абиссинского нагорья; подъем длился всю ночь напролет. То и дело пробуждаясь от беспокойного сна, мы ощущали, что воздух становится свежее, а температура падает, и к утру все уже кутались в пальто и коврики. Перед рассветом мы позавтракали в Моджо и возобновили свое путешествие с первыми лучами солнца. Пейзаж изменился до неузнаваемости: плоские заросли колючек и приземистой акации пропали, а их место заняли волнообразные холмы и синие вершины на горизонте. Куда ни глянь, возникали небольшие, но зажиточные фермы, скопления круглых, крытых соломой хижин, обнесенных высоким частоколом, стада великолепных горбатых коров на низинных пастбищах, пшеничные и кукурузные поля, где хозяева трудились семьями, караваны верблюдов, степенно бредущие по тропе вдоль рельсов с грузом фуража и топлива. Железная дорога по-прежнему шла вверх, и вскоре, между девятью и десятью часами, далеко впереди возникли эвкалиптовые рощи, окружающие Аддис-Абебу. Здесь, на станции под названием Акаки, мы вновь сделали остановку, чтобы делегаты могли побриться и переодеться в форму. Расторопная челядь только успевала приносить в купе дорожные несессеры и кованые сундуки из багажного вагона. Вскоре министр-голландец уже стоял у железнодорожного полотна в лихо заломленной шляпе и золотых галунах, министр-египтянин – в феске и эполетах, а высокопоставленные японцы – во фраках, белых жилетах и цилиндрах; потом все опять погрузись в вагоны для продолжения поездки. Наш состав, пыхтя, карабкался в гору по петляющим рельсам еще с полчаса и наконец прибыл в Аддис-Абебу.
На вокзале расстелили красную ковровую дорожку, а перед нею выстроились воинские соединения, но совсем не такие, как виденные нами прежде. Здесь стояли приземистые угольно-черные парни – уроженцы областей, сопредельных с Суданом. На них была форма цвета хаки, с иголочки, ладно скроенная; на медных начищенных кокардах и пуговицах поблескивал лев Иуды[78]; как винтовки, так и штыки не уступали самым современным образцам. Рядом выстроился оркестр из горна и барабанов; над самым большим барабаном замер щуплый чернокожий барабанщик со скрещенными палочками. Если бы не обмотанные портянками босые ступни, эти ребята могли бы сойти за образцово-показательный отряд какого-нибудь частного военно-учебного заведения. Перед ними стоял офицер-европеец с обнаженной саблей. Это была рота личной охраны Тафари.
Когда поезд остановился, рота взяла на караул. Главный капельмейстер в синей атласной мантии сделал шаг вперед, чтобы поприветствовать делегатов, и грянула музыка. О пропуске трудных пассажей не могло быть и речи: каждый гимн исполняли старательно, от начала до конца, куплет за куплетом. По степени тягомотности решительную победу одержали поляки. Под занавес прозвучал гимн Эфиопии; в последующие десять дней мы слышали эту мелодию так часто, что даже мне она грезилась смутно знакомой.
И вот исчезла последняя делегация. От лица британской дипломатической миссии поезд встречали дочери министра. Они спросили меня, как решилось дело с моим ночлегом, и я ответил: насколько мне известно, никак. Последовала немая сцена. Они сказали, что город переполнен. Сейчас нет надежды найти хоть какой-нибудь номер. Возможно, поблизости от здания миссии найдется место для палатки, или же дирекция какой-нибудь гостиницы разрешит мне поставить палатку на заднем дворе. Мы сели в автомобиль и поехали вверх по склону – в город. На полпути перед нами возник «Отель де Франс». У входа стояла западного вида фигура в костюме для верховой езды: оказалось, это моя добрая знакомая Айрин Рейвенсдейл[79]. Мы остановились поздороваться. Я забежал в вестибюль и спросил управляющего, не найдется ли, случаем, для меня свободного номера. Отчего же нет; конечно найдется. Комната не самая лучшая, во флигеле, что на заднем дворе, но, если я согласен, она моя за два фунта в сутки. Я ухватился за эту возможность, расписался в регистрационной книге и вернулся к Айрин. Автомобиль миссии уже уехал, а вместе с ним и мой багаж. Теперь улицу заполонили абиссинцы, приезжающие из деревень верхом на мулах; вокруг них семенили невольники, расчищая им путь и мешая прохожим. Так начались невероятные две недели «Алисы в Стране чудес».
Именно к «Алисе в Стране чудес» обращались мои мысли при попытках провести параллели с жизнью в Аддис-Абебе. Есть и другие точки отсчета: Израиль в эпоху Савла, Шотландия во времена шекспировского «Макбета», Блистательная Порта, какой она предстает в депешах конца восемнадцатого века, но только в «Алисе» можно прочувствовать характерный привкус гальванизированной и преобразованной реальности, где животные носят при себе карманные часы, венценосные особы расхаживают по крокетной лужайке рядом с главным палачом, а судебная тяжба заканчивается под трепет игральных карт. Как же уловить, как пересказать безумное очарование нынешних эфиопских дней?
Аддис-Абеба – город молодой, до такой степени молодой, что ни один квартал, судя по виду, еще не достроен полностью.
Самое первое, очевидное и неминуемое впечатление сводилось к тому, что столица совершенно не готова к официальным торжествам по случаю коронации и не сумеет подготовиться за оставшиеся шесть дней. Не то чтобы глаз выхватывал какие-нибудь дефекты отделки, неразобранные строительные леса или лужи цементного раствора; просто весь город, казалось, только-только вступил в начальный этап своего существования. На всех углах стояли законченные лишь наполовину дома, причем одни уже были заброшены, а в других еще сновали артели оборванцев-гураге. Как-то раз ближе к вечеру я решил за ними понаблюдать – было их десятка два-три, а командовал ими армянин-подрядчик: они убирали груды строительного мусора и камня, загромождавшие дворик перед парадным входом во дворец. Эти обломки полагалось загружать в подвешенные меж двух шестов деревянные клети, а потом ссыпать в одну большую кучу ярдах в пятидесяти. Каждую клеть, весом не более обыкновенного лотка с кирпичами, волокли два человека. Среди рабочих прохаживался десятник с длинной палкой в руках. Стоило ему отвлечься, как всякая деятельность прекращалась. Рабочие не садились, не болтали, не пытались перевести дух: они просто застывали на месте, как подчас застывают коровы на лугу, а некоторые даже не выпускали из рук очередного камня. Как только десятник оборачивался в их сторону, они вновь оживали, но весьма неспешно, будто в замедленной съемке; когда он охаживал их палкой, они даже не оглядывались и не протестовали, а лишь едва заметно ускоряли движения; с окончанием экзекуции к ним возвращалась первоначальная скорость, но стоило десятнику повернуться спиной – и они тут же застывали как вкопанные. (Вот интересно, подумалось мне: неужели пирамиды тоже возводились подобным образом?) И точно так же, ни шатко ни валко, велись работы на каждой городской улице, на каждой площади.
Аддис-Абеба раскинулась миль на пять или шесть в поперечнике. Вокзал находится на южной окраине города, откуда к почте и главным торговым комплексам ведет широкая дорога. Город пересекают два глубоких канала, и вдоль их покатых берегов, а также в эвкалиптовых рощицах, разбросанных между более основательными строениями, стайками теснятся тукалы – круглые, крытые соломой или пальмовыми листьями туземные хижины без окон. По средней линии центральных улиц проложены щебеночные полосы для моторного транспорта, окаймленные широкими тропами пыльного гравия для мулов и пешеходов; то и дело попадается на глаза ржавая караульная будка, где клюет носом вооруженный полицейский. Порой делаются попытки регулировать потоки пешеходов с помощью дубинок, но местные жители отказываются понимать такие причуды. Абиссинский джентльмен передвигается главным образом верхом на муле, причем непременно посередине дороги, в окружении десятка, а то и пары десятков вооруженных прислужников, бегущих трусцой рядом с хозяином; между городскими полицейскими и охраной этих сельских джентльменов то и дело вспыхивают стычки, которые, бывает, заканчиваются не в пользу полиции.
Абиссинец не выходит на улицу безоружным, то есть он всегда имеет при себе кинжал и поясной бандольер с патронами, а также винтовку, которую за ним носит мальчонка-раб. Патроны символизируют благосостояние и служат общепризнанным платежным средством, а их совместимость с той или иной системой огнестрельного оружия – дело десятое.
На улицах всегда оживленно: традиционные белые одежды кое-где перемежаются насыщенными синими и фиолетовыми вкраплениями местного траура или мантий знати. Мужчины ходят парами, держась за руки, или же небольшими компаниями; зачастую они тащат с собой какого-нибудь пьянчужку, нализавшегося до потери сознания. Женщин можно встретить на рынках, но в уличной мужской толпе их не увидишь. Разве что изредка проследует верхом на муле какая-нибудь вельможная дама; лицо ее под широкополой фетровой шляпой замотано белым шелком – на виду остаются только глаза, как у рыцаря ку-клукс-клана. Часто попадаются священники – тех нетрудно узнать по длинным рясам и высоким тюрбанам. Время от времени в огромном красном автомобиле, сопровождаемом бегущими копьеносцами, проезжает сам император. Примостившийся сзади паж держит над головой повелителя алый шелковый зонт, сверкающий блестками и отороченный золотой бахромой. На переднем сиденье телохранитель прижимает к груди закутанный в плюшевую ткань ручной пулемет; за рулем сидит европеец в зеленовато-голубой ливрее с эфиопский звездой.
Как и предусматривал генеральный план предпраздничного благоустройства города к приезду зарубежных гостей, вдоль улиц продолжалось возведение высоких частоколов, призванных скрыть от скептических посторонних взоров жилища бедноты, и кое-где эти ограждения даже успели закончить. На полпути к вершине нагорья стоит отличающийся простодушным, но сердечным гостеприимством «Отель де Франс», владельцы которого, молодой француз и его супруга, знавали лучшие времена, когда вели торговлю шкурами и кофе в Джибути.
Другой большой отель, «Империал», принадлежит греку; почти все номера забронировала у него египетская делегация. Две-три гостиницы поскромнее, а также кафе и бары держат либо греки, либо армяне. Возводится еще один крупный отель. Его строительство, приуроченное к торжествам по случаю коронации, безнадежно затянулось. В этом недостроенном здании разместили оркестр круизного лайнера «Эффингем».
Крепость Гебби[80] – это необъятное скопление построек на горе в восточной части города. В темное время суток на протяжении всей праздничной недели Гебби сверкал гирляндами огней, но при свете дня вид у него был слегка затрапезный. Весь комплекс обнесен высокими стенами; в них есть пара бдительно охраняемых калиток, которые распахивают как для мясника, так и для посла. Впрочем, создавалось впечатление, что, несмотря на все меры предосторожности, внутри постоянно собирались какие-то бездельники: они сидели на корточках, переругивались или просто глазели на иностранцев.
Нынче к британской дипломатической миссии подъезжают автомобили, но до недавнего времени гости прибывали к ужину верхом на мулах, а впереди бежал мальчонка с фонарем. Ввиду большого наплыва гостей шоссе, ведущее сюда из города, засыпали щебнем и разровняли доставленным из Европы катком новейшего образца; сей дорожный снаряд изредка замечали на пути к другим дипломатическим представительствам, но его перемещению всегда мешали какие-то непредвиденные обстоятельства, так что бóльшую часть подъездных дорог утрамбовывали колеса личных авто. Каждая такая поездка оборачивалась немалыми расходами и утомительной тряской.
Британская миссия находится в небольшом парке, а по обеим сторонам подъездной дороги возник целый зеленый городок с очаровательными, крытыми соломой бунгало, где проживают официальные лица. В преддверии коронационных торжеств на заднем дворе был разбит палаточный лагерь для челяди гостей всех рангов, и периодические звуки горна, сопоставимые с гудком океанского лайнера, привносили неожиданную оригинальность в будни этого удивительного, тесного сообщества.
За пределами дипломатических миссий подвизался исключительно пестрый круг лиц. В него входили уроженец Кавказа – управляющий казино «Хайле Селассие»; француз – главный редактор издания «Courier d’Ethiopie», чрезвычайно легкий на услугу, приветливый, дотошный, скептического склада ума; англичанин, состоявший на абиссинской службе; еще один француз – архитектор, женатый на абиссинке; обанкротившийся, невезучий плантатор-немец; вечно нетрезвый старичок-австралиец – рудоискатель, который привычно подмигивал тебе за стаканом виски, намекая на богатые месторождения платины в здешних горах, и сулил указать координаты, если возникнет у него такое желание.