Глава 41

Январь 627 года. Новгород.

Гигантское, наспех собранное государство, вело себя своенравно, словно не желая подчиняться странному изгибу судьбы, где рабы и господа если не поменялись местами, то уж точно стали равны. Оно бурлило, словно какое-то странное варево в гигантском котле, куда нерадивая хозяйка набросала всего без разбора. Чудовищный погром, который устроили осенью оставшимся в степи сильным племенам всадников, замирил степь. Но надолго ли? Часть побежденных племен откочевала за Дунай, присоединившись к Кубрату, некоторые ушли за Альпы, в Италию, а оставшиеся приняли свою новую судьбу, и своего нового повелителя. Отрезанная голова великого кагана лучше всяких слов говорила о том, кто теперь тут главный. Степные племена истощили свои силы в бесконечных войнах, лишивших их самых сильных и самых храбрых. Хринги, стоявшие по всей Паннонии каждые 15–20 миль, были взяты штурмом и сожжены, а их содержимое на множестве телег поехало в хранилища Солеграда, Новгорода и в причерноморские степи. Там тоже было немало золота, привезенного из десятков набегов и войн. Войско Самослава выросло в том походе. Мелкие кочевые народцы, которые почуяли ветер перемен, пронесшийся по степи, поспешили присягнуть новому кагану, и с превеликим удовольствием примкнули к его армии, чтобы поживиться добром тех племен, чьего имени еще совсем недавно страшились. Гордые аварские ханы надели на шеи серебряные цепи и вошли в состав высшей знати столь же огромного, сколь и рыхлого княжества. Никто не понимал, как теперь будет строиться жизнь, уж больно разные порядки были в степи и в лесах, но пока все замерло в мирном равновесии, какого не было в этих землях уже несколько столетий. Ханы покорно склонили головы, но в глубине души решили жить так, как жили их предки, с опаской поглядывая на нового повелителя. Глядишь, все еще повернется в другую сторону.

А пока суть, да дело, десяток степных вождей прискакал по льду Дуная на поклон к новому государю, который назначил заседание Боярской Думы, где присутствие жупанов было строго обязательным. Авары, многие из которых когда-то бывали в этих местах с набегами, не скрывали своего изумления. Непривычное многолюдство этих земель поразило их до глубины души. И Дунай, и его притоки были густо обсажены деревушками, которых за день пути можно было встретить не один десяток. А уж Новгород, построенный на стрелке рек, окруженный со всех сторон водой, и вовсе раздавил их. Как будто ханы не в словенских лесах оказались, а в землях Империи. Словенская и германская речь вперемешку с латынью римлян из Бургундии и греческим говором константинопольских мастеров начинали превращаться в какой-то совершенно новый, причудливый язык, который жадно хватал отовсюду незнакомые прежде понятия, приспосабливая их на местный лад.

Как? Когда это случилось? Почему на их глазах полудикое племя, до дрожи пугавшееся самого аварского имени, набрало такую силу? Как они могли не увидеть этого? Что теперь будет с их рабами-словенами, которых велено было весной отправить на юг, к развалинам Сингидунума? Те места запретили занимать всадникам, их распашут тяжелыми плугами, вывернув наружу девственные пласты столетиями нетронутой земли. Всех паннонских словен и германцев уже пересчитали по головам крепкие юноши с ухватками бывалых воинов, и стали собирать под началом старост, обещая снабдить инструментом и зерном для долгого пути. Совсем скоро степь, что была пастбищем для сотен тысяч коней и баранов, превратится в бескрайнее пшеничное поле, оттесняя всадников все дальше и дальше в неудобья.

Большая палата, в которой кругом расположились скамьи, была увешана гобеленами, привезенными купцами из самого Константинополя. Приятное тепло и потолки без малейших признаков копоти удивили непривычных к такой роскоши степняков, равно как и воздух, в коем не было осточертевшей за зиму сажи, от которой тяжелой горечью першит в горле. Степные владыки сели наособицу, завистливо поглядывая на разодетых в меха и парчу словенских жупанов. На головах у тех были надеты высоченные шапки из меха, невиданные степняками ранее. Князя еще не было, и ханы негромко переговаривались.

— Шапки! Шапки-то какие! — ткнул Онура хан племени тарниах Айдын. — Ты видел?

— Да! — протянул Онур. — Хороши шапки! Когда же это они у нас под боком так разжиреть успели, а?

— И не говори, почтенный Онур! — согласился Айдын, стеснительно оглядывая свою весьма скромную по местным меркам одежу. — Где были наши глаза?

— Говорят, все кто новому кагану служит, без войны богатеет, на торговле одной!

— Да как-то позорно это, — поморщился хан племени тарниах. — Каган и вдруг торговец. Может, он еще и деньги в рост дает?

— Ой, развеселил, — закатился мелким дробным смешком Онур. — Умеешь же ты пошутить, почтенный Айдын! Дома расскажу, там все со смеху лопнут. Каган деньги в рост дает… Я не могу!

— Глянь, баба среди мужей сидит! — продолжил Айдын, для которого местные порядки были еще внове. Он до этого и города видел либо снаружи, когда осаждал их, либо сожженными дотла. — Чего она тут делает? Бабе не место здесь!

— Говорят, ведьма это, — со знанием дела прошептал в ответ Онур. — Она самого кагана добро стережет. Сказывают, глаз у нее злой. Чуть замыслит кто покуситься на княжеское добро, так сразу мужской корень сам собой отсыхает.

— Да неужто отсыхает? — разинул в удивлении рот Айдын. — Страх-то какой!

— Люди так говорят! — важно кивнул Онур, который был в курсе всех местных сплетен. Любимая дочь постаралась. — Глянь, сколько золота и камней на себя нацепила! Точно тебе говорю, ведьма это!

— Богиня Умай, отведи от нас беду, — пробормотал про себя хан племени тарниах, теребя амулет на шее, одновременно жадно пересчитывая перстни на пальцах Любавы. Он шепнул своему соседу. — Хорош дворец у нового кагана, почтенный Онур. Куда лучше, чем у старого. Тот в избе деревянной жил, а этот словно ромей какой, каменные палаты себе построил. Холодно тут зимой, небось.

— Да ничего не холодно, — резонно возразил Онур. — Тут печи есть.

— Ну, если печи, тогда да! — согласился Айдын. — И копоти нет. А мне житье в юрте все равно больше по нраву, стены эти проклятые на голову давят. О, смотри! Князь пришел!