— Нет, не сильно. Только ногу чуть порезала. Да нож с ядом оказался.
— Тварь… — процедила Пелагея. — Где эта тварь?
— Да там валяется. Молчан зарубил ее.
— Как про яд узнали?
— Так Ярослав сам и сказал, посмотрев на ножик. Мы его глянули — ничего не понятно. Измазан в чем-то. Дражко, дурень, его языком попробовал. Совсем чуть-чуть. Так теперь воет — язык болит. Жжет. Сильно-сильно. И десны. И дышать тяжело. Явно какая-то дрянь.
Почти сразу сунулись к Раде в дом и обнаружили ее детей мертвыми. Их передушили как кутят. Явно после провала женщины, дабы они не проболтались — с кем и о чем она беседовала. Родичи ее тоже ничего не знали, тем более что жили они на выселках Гнезда, отдельно. Покойный гончар был довольно буйным парнем и не очень ладил со своим родом.
И началось…
Христиане обвинили всех вокруг в том, что они потравили уважаемого человека. Сына самого Василевса, что их защищал, не щадя живота своего. Язычники встречно обвинили христиан, дескать, те сами его приморили. Ну и так далее.
Даже Пелагея же с Кассией едва не подрались. До крови. До смертоубийства.
— Ты не понимаешь! — Воскликнула Кассия, когда Пелагея преградила ей путь в комнату с Ярославом. — Это — кара небесная! Наказание за непослушание и грехи!
— Я тебе глотку перережу, если ты не заткнешься! — Прошипела Пелагея и вид она имела самый что ни на есть безумный.
— Что? — Ошалело переспросила свекровь, отступая назад.
— Ты своим языком вызываешь усиление ругани промеж обитателей Гнезда! Заткнись и молись молча!
— Как ты смеешь! — Нашлась Кассия.
— Я его жена!
— А я его мать!
— Тихо! — Рявкнул на них Роман, бывший по совместительству Ратмиром, волхвом Перуна. — Раскудахтались тут!
Они обе резко обернулись на него со злым, окрысившимся видом.
— Что смотрите? Не погляжу ни на что — вдоль спины ухватом отхожу. Дуры. Нашли где спор устраивать. Человеку плохо, а вы? Думаете он вас не слышит? Думаете ему от ваших склок легче станет? Пошли вон отсюда!
— Сунешься к нему со своими свечками да лампадками, — тихо-тихо произнесла Пелагея, — зарежу.