— Здравствуй княже. Вот Афанасию Петровичу сказываю, как дело было. Сели мы в засаду, свежий порох на затравную полку у ружей подсыпали и ждем. Чуть погодя с полсотни воев конных то и подъехало. Оружные, видно торопятся, коней наших увидали и ну ругаться. Часть спешилась и по следам отрядным восхотели идти. Бо мы тогда прицельно по головам и самым прытким и пальнули.

— Как голов то опознали? — Спросил Бакшеев.

— Один по виду гордый, богатый доспех. Злее всех ругался, да слугу своего плеткой стегать зачал. Ну, мы его и прочих кто важнее показался, промеж собой поделили да из пищалей и стрельнули.

— Попали?

— Троих пулями попортили, и важного тож. Опосля в лес и отошли. Бо энти лиходеи в обратный путь убрались. Мы послухали, нету погони и с опаской великой возвертались на торный путь. Лихие людишки по сумам седельным полазили, да и всё, даже коней не взяли. Мы как уговаривались, лошадок цугом повязали и до деревни остатней возвернулись. Опосля чорных мужиков пригнали, оне завал из деревьев и разъяли.

— А почему не тронули коней? — спросил я у Афанасия.

— Справного коня воинского за так не продашь. Они клейменые. А коли при новом клеймении тавро вызнают, да спросят где комоня взял? Аль хозяин Сивку своего признает? Сии тати желали дело в тайне соделать. Да не вышло. Ноне думаю, бегут без оглядки. Борис Федорович, мню за мужа дочери любимой, горла то вырвет. Молва идет добр он к врагам, кто поклонится того милует. Правда, сказывают, строптивцы супротив него долго не заживаются. Ты вот что Петр, возьми служек монастырских сколь нужно и вместе с гридями своими, пригони к нам коней наших. Яз воев не дам, оборону держать надоть, опаски для. Мыслю дни через три, жди, государь, у стен монастырских стрельцов московских от конюшего боярина.

И точно ближе к вечеру третьего дня к монастырю пришли две сотни конных стрельцов. Афанасий Петрович, почалалу не желал пускать на двор оружных людей, но при них был наш посыльный из рынд.

Стрелецкий голова передал приказ, не мешкая явиться на Москву. Про тяжелую болезнь царя он не слышал. Поблагодарив игумена, и пообещав отдариться за приют, на утро отправились в путь.

Дорога до Москвы боле ни чем не осложнялась, да и то, на отряд в двести тридцать воинских людей в днях пути от столицы напасть бесследно нельзя.

Годунов встретил в своем тереме.

— Как ты княже, цел? Ксения здорова ли? Почто пошел к Москве со столь малой сторожей?

— Здравствуй Борис Федорович. Здоров яз и Ксения здорова, кланяться тебе велела. Как твое письмо получил, так и выехал.

— Какое письмо? Яз тебе не писал, аще собирался.

— Сеунч ко мне был. Сказался от тебя, письмо подал, або недужен Фёдор Иоаннович.

— Кто-то воду мутит. Сеунч не мой, то подсыл вестимо и грамотка подложная. Государь ныне во здравии пребывает. Тебя выманить хотели, живота гонезе. Видать бояре прознали про царское слово о настоловании. Из людей твоих видаки воров случились? Послухами станут?

— Рында Ильин и с ним пять воев в засаде сидели и приметили татей. Сказывали, ранили из пищали главного в отряде.

— Ладно, ладно. Сие дело Разбойного приказа. О прошлый раз ты ко мне присылал в железах шпега бояр Романовых. Яз его исчо держу в порубе, ано пригодится ноне. Каты его на дыбу потянут, мож наведет на зачинщика. Мыслю се кто-то из молодых бояр дуркует. Старики б тебя не упустили. Дьяки приказные с твоими рындами потолкуют, мож опознают по слову татя. Опять же подраненный он. Найдем, никуда не денется. Как яз человечишку лихого сыщу, так весь род его прижму. Брата царя сгубить желали, да родича мово! Псы! Энто Мстиславский, Романовы, аль Шуйские. Но Шуйские вряд ли, оне оногды из опалы возвертались. Присмирели. Мстиславский умен, ему ноне сорок седьмой годок минул, первый боярин в Думе, бездетен покуда. Абно осторожен без меры, не полез бы он в енту замятню, даже отай чужими руками. Романовы род многочисленный, безвестный, возвысились, внегда дочь Романа Захарьева-Юрьева вышла замуж за отца твово. В их роду дурней с избытком, редки мужи справные. Вот и разгадка твово прещения.

— Ты Борис Фёдорович, не в обиду прими, словно кухарь, все ведаешь, что в московском кремле варится.

— А то, яз кажную душонку насквозь вижу, да все помню. Ты давеча сказывал, умру яз в скорости, отчего так? Ужели Господь мя упокоить желает?