— Куда они пошли? — шепотом спросил Пров Нездинич.

— За добычей, — ответил я громко. — Мы ведь сюда за ней пришли. Или я ошибаюсь?

— Шли-то за ней, — согласился он, — а получилось совсем наоборот.

Что-то мне подсказывало, что Пров Нездинич будет далеким предком премьер-министра Черномырдина. Разницу между замыслом и исполнением он улавливал также тонко.

— У меня пока всё получается, как и предполагал, — возразил ему. — Не так много захватим, как я привык, но и не с пустыми руками вернемся.

— А вернемся ли?! — с сомнением произнес Пров Нездинич.

— Скоро узнаем, — сказал я.

В лагерь начали возвращаться мои дружинники с охапками доспехов, оружия, одежды и обуви. Кое-кто прихватил седла и попоны. Жаль, лошадей в монгольском лагере не было. На ночь их увели пастись в степь. Возле нас трава была вытоптана. Добычу складывали в центре лагеря. Завтра посмотрим ее, рассортируем. Делить будем дома. Если доберемся. Привели и «языка» — невысокого и худого молодого мужчину с широким и скуластым лицом, лишенным растительности и длинными черными волосами, заплетенными в косу. Воняло от него конской мочой так сильно, будто искупался в ней.

— Если ответишь на мои вопросы, на рассвете отпущу, — пообещал ему.

— Не отпустишь, — уверенно произнес пленный. — Вы свое слово не держите.

Вот что значит хорошая идеологическая обработка. Им объяснили, что в плен сдаваться не стоит. В бою смерть будет хотя бы не долгой и мучительной.

— Я — тот самый, кто защитил вашего посла и проводил до своих, — поставил его в известность. — Мое слово твердо. Ответишь на вопросы, и я провожу и тебя за пределы своего лагеря.

— Спрашивай, — коротко произнес он.

Я расспросил о командирах, народах, входивших в войско, делении на отряды и порядке в нем, тактике ведения боя. Рассвет помешал мне узнать ответы на все вопросы, которые меня интересовали. Да и «язык» был не очень информированный. Кстати, по национальности он был киргизом. Когда небо начало сереть, он стал отвечать все медленнее, неохотнее.

— Ладно, закончим на этом, — решил я и проводил его за ограждение из кибиток, сказав напоследок: — Передай своим, что я с безоружными не воюю и пленных не убиваю.

— Передам, каан, — назвал он меня на свой манер предводителем и торопливо зашагал на кривых ногах прочь от моего лагеря.

Утром монголы, увидев ночное дело наших рук, в эмоциональном порыве рванули в атаку. Нападало тысячи полторы. В основном лучники в легких доспехах. Болты арбалетов с дистанции менее сотни метров прошивали таких всадников насквозь. Они умудрились завалить две кибитки, но прорваться в лагерь не смогли, полегли под алебардами. Мои дружинники уже оценили достоинства нового оружия, научились ловко пользоваться им. Пока один валит лезвием или острием лошадь, второй уже стягивает крюком всадника или загоняет ему острие под ребра. Монгол просто не успевает дотянуться до них саблей. Потеряв пару сотен убитыми и ранеными, враг отступил. С дистанции метров триста, где им не могли причинить вред арбалетные болты, монголы постреляли из луков и успокоились. Наверное, решили, что мы все равно никуда от них не денемся. Вот тогда-то они и поквитаются с нами.

В полдень я обедал в компании сотников, ел конину, к которой стал привыкать. Помню, в детстве заходил в магазин и по запаху определял, что в продаже есть конская колбаса. В нее добавляли много чеснока. От этого запаха рот сразу наполнялся слюной. Я забыл вкус этой колбасы, но помню, что она мне очень нравилась. Она была самой дешевой, поэтому во времена тотального дефицита долго не залеживалась на прилавках. Потом ее не стало. Наверное, доели трофейных немецких лошадей.

— Переговорщик пришел, — доложил подошедший к нам дружинник.

Все в лагере ждали этого. Погибать никто не хотел, хотя храбрились друг перед другом. Они надеялись, что удастся договориться.