Описание происхождения рода Османов, по словам историков чингизидских татар, греков, арабов и прочих. Род Османов происходит от рода Чингиза, они сыновья дяди Чингиз-хана. Пятьдесят первым предком рода Османов является Яфет, сын Нуха[253], мир ему. Всё число их предков по традиции — падишахи и сыновья падишахов. Поэтому они — родственники татарских ханов со стороны дяди. Но со стороны матери их чистое потомство — благородные сеййиды[254] от Хусейина[255].

Хан ... взял в жены дочь — чистую звезду — госпожу по имени ... из благородных сеййидов. От этой девушки его потомки — одновременно и потомки Пророка. Это описано в достоверных источниках. Со времени Эртогрула род Чингизидов — сыновья дяди [роду Османов].

Если посмотреть на истинное положение вещей, не считая чёрных арабов и белых арабов, потомков святого Исмаила[256], все индусы, аджемы и узбеки, моголы и боголы, чины и мачины, [народы] Хатая и Хотана, фагфуры и казахи, туркмены, московы и мадьяры, в общем, всего триста семьдесят народов Кяфиристана, все эти люди происходят от татар. Так пишут все историки арабские и аджемские, латинские и коптские, а также историки народа греческого. Поэтому народ татарский — великого корня. Первые дети Чингиз-хана, обладатели огромного могущества, поселились и нашли приют в Крыму.

Место паломничества Абу Саид-хана, сына Чингиз-хана[257]. Когда этот Абу Саид-хан был ханом в Банэ-Сарае[258], он раньше отца Чингиз-хана стал правоверным мусульманином-единобожником. К нему собрались учёные аджемы и учёные арабы из страны Иракской, и дали ему имя Абу Сайд. Но имя, которое он получил от отца Чингиз-хана — Тамурас-хан. По семь лет он был ханом в городах Балухане, Аждерхане, в стране Казань, в городе Идиль-Сарае[259], а затем в стране Крымской. По словам историков, он ханствовал тридцать пять лет, и когда умер, был похоронен в Крыму. Это был великий мусульманский падишах, помилуй его Бог.

Описание деяний потомков Чингиз-хана. По словам историков, у Чингиз-хана было два сына. Первый из них — покойный Тамурас, то есть Абу Саид-хан. Другой — Тазан-хан[260]. Он тоже удостоился чести принять ислам и получил имя Мухаммед Шам Казан. Сначала в татарском народе ему дали имя Мухаммед. Его благородная могила находится около столицы Азербайджанской страны, города Тебриза[261]. Он похоронен в высокой башне, похожей на башню в Галате[262], в нашем Исламбуле. Теперь это зиярет благородных и простолюдинов, текке и ханака[263]. На языках могольских народов эта гробница называется Шембет Казан или Шембет-буртие. Могольский народ говорит: «Этот Мухаммед Газан пришел в Казанскую страну от нас, а потом стал мусульманином».

Ещё один сын Чингиз-хана — Олджайту-хан[264]. После того, как умер Чингиз-хан, мать Шам Казан-хана взял в жёны Кенгач-хан[265] и стал приёмным отцом Шам Казан-хану. Отец Кенгач-хана — Абака-хан[266], сын Хулагу-хана, завоевавшего Иран и Туран. У этого Хулагу-хана было четырнадцать сыновей. Некоторые из них стали ханами, некоторые не стали. Но этот Абака-хан стал отважным богатырём и могущественным властителем, он построил для них шембеты, то есть гробницы около венценосца Хормуза, сына Ануширвана[267].

Отец Хулагу-хана — Кутлу-хан[268]. Когда семь сыновей этого Кутлу-хана стали ханами в Ираке Дадианском, странах Казани, Аждерхане, в тех краях не осталось ни имени, ни следа могольских, богольских, калмыцких и московских неверных. Эти семь ханов похоронены в Ираке Дадианском, около венценосца Хормуза, вокруг них растут можжевеловые деревья, и таких можжевеловых деревьев в мире больше не сотворено. Там много знаков на камнях, что в изголовьях [ханов] написаны годы их жизни и царствования, их происхождение и родословная. А отцом этого Кутлу-хана является Чингиз-хан.

В 61-м году[269] святой Столп Пророчества послал к этому Чингиз-хану святого сахаба по имени Муаз бен Джебель[270], да согласится с ним Всевышний Бог, с красноречивым письмом. Он отправил его послом, и святой Муаз, преодолев огромные трудности, прибыл к Чингиз-хану. Чингиз-хан встал и приветствовал посла с уважением: «Добро пожаловать, о араб!» Когда было прочитано письмо «Ислам — поклонение Истине», посол предложил Чингиз-хану принять ислам. Чингиз-хан спросил: «О Муаз бен Джебель! А что это за учение последнего арабского пророка, который оказал нам честь?». По воле Божией [посол] объяснил религиозные обряды, правила и ограничения ислама и привёл благородный аят: «Твори молитву и подавай милостыню»[271]. И когда он объяснил его величеству обязанности, Чингиз-хан сказал: «Ах, как хорошо! Как прекрасно то, что повелел Бог, Творец земель и небес! Я согласен с теми пятью правилами, что ты назвал. Это хорошие правила, которые повелел исполнять Бог». Муаз сказал: «А обычаи, что предписал наш Пророк, следующие: совершать пять раз намаз по два и четыре раката, обрезать бессмысленную крайнюю плоть». Таким образом, Муаз бен Джебель усердно растолковал все обычаи, одобряемые и обязательные молитвы и омовения, все условия и ограничения при чтении молитвы.

Чингиз-хан сказал: «И это хорошо! Какое чистое учение, какие прекрасные обычаи, обряды и молитвы! Но обрезание — это плохое правило. В нашем государстве, если человек прольёт хоть каплю крови другого человека, мы того человека убиваем. Потому что в нашей стране холодные зимы и есть болезнь ташаныш. От ранки на руке или голове человек умирает. А особенно если у человека повреждена вена, то он обязательно заболеет болезнью ташаныш. А если этому человеку семьдесят, восемьдесят или сто лет? Мы же накажем их, если скажем: обрезайте крайнюю плоть. Даже сумасшедший не согласится на это. Обрезавшийся человек обязательно умрёт. К тому же, если мы обрежем наших невинных [детей], мы наш народ искореним. Если весной я ещё и согласился бы на обрезание, то в зимнее время в нашей стране это неприемлемо».

Муаз бен Джебель сказал: «Но то место, которое надо обрезать, бесполезная плоть. Когда совершаешь омовение, его совершенно невозможно очистить, в таком виде нельзя находиться в присутствии доброго народа, такая это бесполезная плоть».

Чингиз-хан сказал: «Творец мира, создавая восемнадцать тысяч миров и род Адама, ничего бесполезного не создал. Он сотворил всё со Своей извечной мудростью. И человека Он создал могучей рукой со всем, что в нём есть. Неужели Он не знал, что создаёт бесполезную плоть?» — так он сказал, возражая Муазу бен Джебелю и задавая вопросы.

И снова сказал Чингиз-хан: «Бог назначил пять намазов. Какое это прекрасное повеление! Но у вас есть ещё дополнительные намазы, а это ослабит людей. О странник, когда же человек будет заниматься делом, чтобы содержать себя, жену и семью? Я не буду совершать других намазов, кроме обычных».

И опять сказал Чингиз-хан: «О, Муаз! Кааба[272] — дом Божий. Ты говорил, что состоятельному человеку нужно хоть раз в жизни там побывать. Это очень хороший закон — одновременно и посещение святыни, и торговля, и путешествие. Но мы слышали от своих отцов и дедов, что Всевышний Бог не может быть в доме, в туче или в шести лицах. Он — безупречный, бессмертный и вечный, и у Него нет местонахождения. А теперь вы назначили Богу место! О Господи, если я увидел бы или увижу Бога, который находится в доме, я тут же уйду».

Муаз сказал: «Не увидишь. Но Бог приказал так: «Да обойдёт вокруг Дома древнего способный проделать этот путь»[273]. Он повелел, чтобы состоятельные люди приходили в Его дом и совершали хаджж».

Чингиз-хан сказал: «По воле Божией отправиться в эту дорогу и посетить святое место, по-моему, хорошее путешествие. Но от моего города Балыкхана до Божьего дома на берегу Красного моря — дорога на целый год. А на этой дороге есть семь падишахов, моих мощных врагов. Я нападу на их государства, пройду их и достигну Мекки. Но это предприятие столь же трудное, как и обрезание.

А с обычаем держать пост раз в год я согласен. Это мудрое повеление Бога. За долгую жизнь человек ест-ест, пьёт-пьёт, и в его теле скапливается много гнилой желчи, чёрной желчи, слизи и крови. Но если один месяц в год он попостится, появившиеся за десять месяцев в теле различные болезни уничтожатся и исчезнут, и он станет здоровым. Даст Бог, я завтра же начну поститься, это прекрасное повеление Бога. Народу во всех моих странах я пошлю приказ радоваться и веселиться в месяц Рамазан, соблюдать пост. А чтобы пять раз молиться, я прикажу построить мечети.

Ты сказал, что Всевышний Бог повелел подавать милостыню. Это очень хорошее повеление. Это повеление я принимаю. Человек, обладающий богатством Каруна[274], копит его, копит. Но достойный человек отдаст сороковую часть имущества беднякам — это хорошая вера».

Одним словом, Чингиз-хан принял все установления Бога, кроме благородного хаджжа и обрезания, перешёл в исламскую веру и произнёс: «Я верую, что Бог един, и пророк Мухаммед — действительно Его пророк»[275].

Муаз бен Джебель усердно объяснял необходимость благородного хаджжа и обрезания, условия совершения восьми намазов, условия совершения шести намазов и семи намазов, когда это благоприятно, обычай совершения четырнадцати намазов, и когда желательно совершать двадцать пять намазов, и о нерекомендованных двенадцати намазах, и о вещах, портящих намаз в четырнадцати местах, и правило омовения в четырёх местах, и обычай омовения в десяти местах, и о желательном омовении в шести местах, и об обычном омовении в шести местах, и о необязательном омовении в семи местах, и о нерекомендуемом омовении в шести местах, и о недозволенном омовении в пяти местах, и о недостаточном омовении в семи местах, и об обычае полного омовения в трёх местах, и о правилах шести полных омовений, и о причинах необходимости двенадцати полных омовений, и о причинах совершения четырёх полных омовений. Одним словом, Муаз бен Джебель, подобно толкователю, усердно объяснил все эти обычаи и обряды, желательные и необходимые. Он сказал: «Если хоть один из этих обычаев не соблюдается, со всеми условиями и ограничениями, то молитва ненадлежащая и вера неправильная, и такой человек не может быть правоверным единобожником и входить в общину нашего пророка Мухаммеда». Вот как он сказал человеку, подобному горе — Чингиз-хану.

Чингиз-хан сказал: «Мы — люди общины. Только что удостоившись чести узнать веру ислама, я знаю, что Бог — един, и Пророк — истинный. А обычаям, о которых ты рассказал, мы научимся у какого-нибудь правоведа, которого привезём из Бухары»[276].