Вид испачканного кровью призрака — ее настоящего отца, человека, который каким-то образом заварил эту кашу, человека, поднявшегося из могилы каким-то образом, — сковал Джоанну. Она стояла тихо и оцепенело, как будто приросла к полу, когда сенатор дотронулся до ее плеча. Она не понимала, как он может быть здесь снова умирающий, и у нее промелькнула мысль — в своем ли она уме.

— Я ослаб, — еле произнес он. — Слишком ослаб. Я не могу больше стоять. Не дайте мне упасть. Пожалуйста, помогите мне тихонько опуститься. Давайте осторожно опустимся. Совсем осторожно.

Джоанна ухватилась за дверной косяк и стала медленно опускаться на колени. Сенатор опирался на нее. Наконец, он сидел, привалившись спиной к стене, и прижимал ладонь левой руки к ране в груди. Джоанна сбоку стояла на коленях.

— Доченька, — сказал он, изумленно глядя на нее, — моя доченька.

Она не могла принять его как отца. Она думала обо всем, за что он был в ответе: годы запрограммированного одиночества, запрограммированной клаустрофобии, ночные кошмары, страх. Но хуже всего этого была вероятность, что Алекс мертв. И если это так, то Томас Шелгрин был человеком, прямо или косвенно нажавшим на курок. В ее сердце не было места для сенатора. Может, это было нехорошо с ее стороны изгонять его из сердца до того, как она узнает мотивы, толкнувшие его на это. Возможно, ее неспособность простить собственного отца была ужасна и бесконечно печальна. Однако она не чувствовала себя виноватой по этому поводу и знала, что никогда не почувствует. Она презирала этого человека.

— Моя девочка, — сказал он.

— Нет.

— Да. Ты моя дочь.

— Нет.

Он захрипел и прочистил горло. Его речь была невнятной.

— Ты ненавидишь меня, да?

— Да.

— Но ты не понимаешь.

— Я понимаю достаточно.

— Нет, не понимаешь. Ты должна выслушать меня.

— Ничего из того, что вы скажете, не заставит меня захотеть быть вашей дочерью снова. Лиза Шелгрин умерла. Навсегда.

Сенатор закрыл глаза. Сильная волна боли прокатилась по его телу. Он скривился и подался вперед. Джоанна даже не шевельнулась, чтобы успокоить его.

Когда приступ прошел, он открыл глаза и сказал:

— Я должен рассказать тебе об этом. Ты должна дать мне возможность объясниться. Ты должна выслушать меня.

— Я слушаю, — сказала она, — но не потому, что я должна.