— Вы могли порвать с ними. Вы могли перестать работать на них.

— Они убили бы тебя.

— А вы бы работали на них после того, как они убили бы меня? — спросила Джоанна.

— Нет.

— Тогда бы они не тронули меня, — сказала Джоанна. — Тогда бы они ничего не получали.

— Я не мог пойти против них, — слабо, печально произнес Шелгрин. — Единственный путь, которым я мог бы освободиться... был пойти в штаб ФБР и раскрыть себя. Тогда меня бросили бы в тюрьму. И обращались бы со мной как со шпионом. Я потерял бы все... мое дело... мои капиталы... все дома... все машины... коллекцию стойбенского стекла...

— Не все, — произнесла Джоанна.

— Что?

— Вы не потеряли бы свою дочь.

— Ты... даже... не... пытаешься... понять, — сказал он. Затем вздохнул. Это был долгий вздох, закончившийся хрипом.

— Я понимаю все слишком хорошо, — сказала Джоанна. — Вы от одной крайности пришли к другой. Вы были холодным, несгибаемым, непримиримым коммунистом. Вы стали холодным, несгибаемым, непримиримым капиталистом. Ни на одной из этих позиций нет места для человечности.

Он не отвечал. Джоанна поняла, что он не слышит.

Он был мертв. И на этот раз по-настоящему.

Мгновение она смотрела на него, думая о том, что могло бы быть.

В конце концов, Джоанна встала и вернулась в коридор первого этажа.

В конце коридора она увидела Алекса.

Он был жив!

Он звал ее.

Плача от счастья, она побежала к нему.