— Я — уже давно не Клубничка, Антон, — жестко обрываю я его попытку манипуляции, — я перестала ею быть, когда узнала про то, что беременна. Я отвечаю за мою девочку. И не хочу, чтоб ей было больно.

— То есть… Ты не хочешь, чтоб я видел дочь? Знакомился с ней?

Он выговаривает эти фразы с трудом. И смотрит. Не злобно, с вызовом, как в самом начале разговора, а со сдерживаемой болью.

Больно тебе, Зубов? Ничего. Потерпишь.

— Не хочу. Запретить не могу. Но не хочу. И ты, прежде чем думать о себе, подумай о ней. О ее состоянии. О том, что она будет переживать, будет плакать, когда поймет, что ее папа уехал. Я знаю, это тяжело, думать о другом человеке, когда привык только о себе. Но ничего. Учись.

— Катя…

Не Клубничка уже… Ну что же… Это закономерно.

Клубничка осталась там, в беззаботном прошлом, где нам не нужно было разговаривать о трудных вещах.

— Антон, ты не торопись.

Я встаю, подхожу к нему, кладу руку на гладкое твердое плечо, тут же убираю, потому что обжечься боюсь. Я все равно его хочу, даже сейчас, когда мы разговариваем. И когда я пытаюсь продавить свою линию поведения.

Проклятое тело, помнящее своего первого мужчину…

Черт, почему я не могу быть холодной, словно робот? Насколько было бы проще жить…

Зубов смотрит на меня мрачно, но в глубине темных глаз опять загораются огни.

Он тоже не может…

Мы оба — заложники ситуации. И ее никак не разрешить красиво. В пользу для всех.

— Подумай просто, взвесь все. Если ты решишь, что хочешь с ней познакомиться все же… Я буду думать, как это сделать. Но, к сожалению, что бы я ни придумала, итог будет один. Твоя дочь будет плакать, когда ты уедешь. И будет страдать, думая о тебе.

— А ты, Клубничка? — шепчет он неожиданно, и меня от его шепота кидает в дрожь… Что ж ты за зверь такой, Зубов? Вроде, простой и понятный, как бревно. А тянет меня к тебе с невозможной силой… — Ты будешь думать?

— Я — уже большая девочка, Зубов, — тихо отвечаю я, — я — умею переживать разочарования.