«После мужа, после мужа!» — неустанно язвил внутренний голос, но я лишь презрительно отмахнулся от него.

Нет, все-таки стоит радоваться — это хороший знак…

«Радоваться, — покачал я головой. — Какая мерзость. Радоваться, что умер герой?»

Разумеется, Гагарина жалко, но не надо себя обманывать — у нас было лишь шапочное знакомство, и я могу сожалеть об этой утрате ничуть не больше любого другого жителя СССР.

Варя не такая. Она очень близко к сердцу это приняла. Может, даже плакала. По голосу не слышно было, но почти уверен, что поначалу это расстроило ее до слез.

Ну вот что я ей сейчас скажу? Она станет спрашивать, как давно я был с ним знаком, как часто мы общались, встречались, когда я последний раз его видел…

А я на самом деле так давно его видел, что и не припомнить, когда это было. И уж сам-то Гагарин, вне всяких сомнений, давным-давно позабыл о моем существовании.

Но у него уже никто не спросит. И только в этом мое спасение.

То есть что значит «спасение»? И зачем мне вообще спасаться, от кого, из-за чего? Из-за того, что я сдуру сфамильярничал относительно погибшего космонавта?

Если бы речь шла не о Варе, я бы только посмеялся над собой. Но перед ней — именно и только перед ней — я хочу быть… лучше, чем на самом деле. Видимо, так.

А если она сейчас расплачется? Увидит меня и вообразит, что перед ней — друг Гагарина? Еще и утешать, небось, станет, успокаивать. Обнимет, погладит по голове… Как я буду себя чувствовать?..

Как-как — наслаждаться буду. Да, даже такой ценой. Я чувствую, ради Вари я способен на многое. Может, даже на что-то страшное.

Но только не по отношению к ней, нет.

И вообще надо дать себе зарок: никогда больше не врать ей. Никогда! Вчера я был честен с ней. Мне захотелось ее поцеловать — и я поцеловал. Вот так надо и в дальнейшем.

Сомнений нет: я влюблен как никогда в жизни.

А раз так, то могу признаться себе и в большем: я люблю. Впервые. Это действительно впервые…