У меня был план поставить Вагнера, «Сумерки богов», но в особом месте, в Шакке, на южном побережье Сицилии. Никто не знает это место и никто о нем не говорит. Шакка была изначально карфагенским, а может, и греческим поселением. Город в сорок тысяч жителей ничем не примечателен. Но опера там есть. Хотя у меня нет тому доказательств, я считаю, что постройка этого здания была предпринята, чтобы отмыть деньги мафии, потому что опера так никогда и не была открыта. Здесь не было ни интенданта, ни правления, ни репертуара, ни сотрудников – рабочих сцены и электриков, ни хора, ни оркестра, ни певцов – ничего. Я хотел, чтобы здание хоть однажды было использовано по назначению. Для этого я организовал бы оркестр, хор и певцов, осветителей, декораторов – все необходимое. Перед третьим актом я полностью освободил бы здание и отвел бы зрителей и музыкантов на безопасное расстояние, а потом взорвал бы его. Пьесу доиграли бы на дымящихся развалинах. Городское управление не возражало против моей идеи, потому что эта бетонная громадина все равно была для города чем-то вроде позорного пятна. Я уже успел завязать контакты в США с лучшей фирмой по сносу зданий, расположенной в Нью-Джерси. Но я видел только фотографии и архитектурные планы, а когда собрался приступить к работе на месте, в Шакке, сразу стало понятно, что проект неосуществим. Бетон для этого модернистского строения был особенно прочным, и для взрыва потребовалась бы уйма динамита. К тому же в непосредственной близости с оперным зданием, которое уже заросло кустами, располагалась большая больница, и при взрыве она бы тоже взлетела на воздух или была бы по крайней мере сильно повреждена.

В последнее время на меня иногда нападают поистине безумные люди, сверхкорректные в политическом отношении, которые возмущаются, зачем же я вообще ставил оперы Вагнера, поэтому я нашел на это многоуровневый ответ. Первая часть – это встречный вопрос: почему Даниэль Баренбойм дирижировал оперой Вагнера и даже привез ее в Израиль? Нет сомнений, Вагнер как частное лицо был редкостным говнюком, и, что еще хуже, он был антисемитом. Однако не следует делать его ответственным за Гитлера и Холокост, так же как нельзя призвать Карла Маркса к ответу за Сталина. Музыка, которую написал Вагнер, настолько великая, что мы не должны от нее отворачиваться. Сходные вопросы о вине и всеобщее осуждение возникли и по поводу Кински, когда его дочь Пола в своей книге[40] рассказала о кровосмесительной связи, на которую ее толкнул отец и которая длилась многие годы. Пола, как, впрочем, и еще целый ряд женщин в последнее время, попросила моего совета и поддержки, прежде чем опубликовала книгу. Я абсолютно не сомневаюсь в правдивости ее рассказа. Но разве из-за этого мне следует пересмотреть свое эстетическое отношение к Кински и изъять из проката фильмы с его участием? Я отвечаю на это двумя вопросами, хотя схожих вопросов можно задать сколько угодно: должны ли мы удалить из церквей и музеев картины Караваджо, потому что он был убийцей? И второй вопрос: должны ли мы отбросить Ветхий Завет или хотя бы Моисеево Пятикнижие, потому что Моисей в юности убил человека?[41] Обычно на меня смотрят с недоумением, потому что все говорят о Библии, но мало кто ее читал.

Я хотел написать и поставить ораторию и спектакль с танцами для эльфов в городе Норт-Пол[42] на Аляске. В Норт-Поле живут Санта-Клаус и его олени. Туда Санте ежегодно приходят сотни тысяч писем из США и со всего мира. Бóльшая часть – это совершенно нормальные детские желания, но снова и снова появляются такие, от которых волосы дыбом. Я читал много подобных писем. Например, одна девочка просила, чтобы ее папочка перестал бить маму и чтобы та поскорее встала с инвалидного кресла. Накануне Рождества Санте помогают эльфы, которые отвечают на письма от его имени. К этой задаче были привлечены и лучшие ученики местной средней школы, но парадокс в том, что именно среди них нашлись те, кто к этому моменту очень подробно распланировал массовое убийство в школе. По меньшей мере шестеро учащихся, все не старше четырнадцати, успели запастись карабинами и ручным огнестрельным оружием из арсенала своих отцов; уже была назначена дата, роздан список учителей и одноклассников, которых нужно убить. Закончив дело, эльфы собирались заблокировать валежником рельсы железной дороги, которая проходит через Норт-Пол, чтобы запрыгнуть на грузовой состав, идущий в ближайший город Фэрбенкс, на крупную узловую станцию. Никто из них не заметил, что эта железная дорога уже год как не использовалась. Вот так они собирались отправиться в свободный, просторный мир – разумеется, под новыми именами, такими как Люк Скайуокер или Дарт Вейдер. Накануне великого дня битвы за освобождение от Санты и всех связанных с ним сантиментов мать одного из этих учеников обнаружила подробнейшее описание теракта в компьютере сына, и план провалился. Всех заговорщиков исключили из школы, но до суда над ними дело так и не дошло.

В Норт-Поле я натолкнулся на стену молчания и неприятия. Под угрозой судебного преследования мне было запрещено вступать в контакт с участниками заговора, полиция начала интересоваться моим видом на жительство, средняя школа встретила меня прямыми угрозами. Пришлось признать, что тут ничего не поделаешь.

На след этой истории меня навел Эрик Нельсон. Это продюсер, с которым я в 2005 году делал «Человека-гризли», а потом фильмы про Антарктиду и пещеру Шове. Именно он настоял, чтобы я немедленно занялся съемками «В бездну», хотя не было ни синопсиса, ни финансирования: казнь Майкла Перри, осужденного за убийство, должна была состояться совсем скоро. Благодаря этому фильму и еще восьми сериям об узниках, ожидающих смертной казни, я заглянул в глубочайшую пропасть.

Эрик появился на моем пути на небольшом фестивале фильмов о природе в Вайоминге. Он заговорил со мной и сразу же помог мне найти финансирование, познакомив с бывшим там же редактором японского канала NHK. Это было на стадии подготовки к фильму «Белый бриллиант» о дирижабле в джунглях Гайаны. Вернувшись в Лос-Анджелес, я зашел к Эрику в его продюсерскую фирму в Бербанке, чтобы поблагодарить за самоотверженную помощь. Когда я встал, чтобы уходить, то понял, что не вижу ключей от машины, и мой взгляд заскользил по низкому стеклянному столику, стоявшему передо мной, по бумагам, DVD и недоеденному завядшему салату в пластиковой тарелке. Эрик подумал, что я нацелился взглядом на одну бумагу на столе, и протянул мне какую-то заметку. «Прочти-ка вот это. Мы задумали интересный проект на Аляске». Вернувшись домой, я прочел одну из первых статей о Тимоти Тредуэлле, который много лет прожил среди диких медведей гризли на Аляске, твердо уверенный, что призван защищать их от браконьеров. При этом в своем понимании дикой природы он перешел грань, почти как у Уолта Диснея: приближался к медведям на расстояние вытянутой руки, гладил их морды, говорил им, как сильно он их любит, пел им песни. Он снял киноматериалы уникального качества и красоты, но после тринадцати вылазок в заповедник на все лето его вместе с подругой разорвал и сожрал медведь. Эта идея для фильма возникла из ниоткуда, и я просто обязан был его снять. Я преисполнился решимости, и это заставило меня тут же вернуться к Эрику. Я спросил его о статусе проекта и узнал, что съемки нужно начинать самое позднее через десять дней, потому что на Аляске в конце лета уже начался ход лосося, во время которого множество гризли выходят на рыбалку вдоль рек. Я осторожно добрался до решающего вопроса: кто режиссер? Эрик смотрит на меня и с едва заметной задержкой произносит: «I am kind of directing this film», «Да вроде бы я». Я услышал это «вроде бы» и понял, что он не совсем уверен в себе. Посмотрев на него, я, как нечто само собой разумеющееся, с той же подлинной убежденностью, как в годы своего увлечения религией, заявил: «Нет. Этот фильм буду снимать я». Я протянул ему руку, и от страха, а может, от облегчения он ее пожал. Два дня спустя я уже был на Аляске.

Как я уже сказал, кроме «Человека-гризли» вместе с Эриком Нельсоном, настолько же умным, насколько и сложным человеком, мы сняли еще целый ряд фильмов. После девяти наших фильмов из камеры смертников предполагалось снять еще четыре из той же серии в Техасе и Флориде. Однако мне уже начали сниться кошмары по мотивам последней снятой нами серии – это была история об одном молодом человеке, который в наркотическом угаре устроил неудачный сеанс изгнания бесов из маленькой девочки, только что начавшей ходить и говорить, и совершил неописуемо страшное убийство. Я просил детективов следственной группы показывать мне только снимки места преступления, но не жертву, однако по ошибке они неожиданно показали на экране труп маленькой девочки. Я увидел нечто столь чудовищное, что описать это невозможно. Я никогда не боялся заглядывать в бездну, но то, что я видел, не дай бог увидеть моим злейшим врагам. Когда я все же собрался и был готов продолжать съемки фильмов о приговоренных к смерти, то однажды ночью проснулся от крика. Рядом со мной проснулась Лена, она тоже слышала вопль. Это был мой собственный крик. В этот момент я понял, что немедленно должен прекратить снимать этот сериал. Надо вести бухучет собственных чувств.

С Эриком у меня были и другие идеи для фильмов, но все они как-то ушли в песок. Я никогда не реагировал достаточно быстро и не брался за ту работу, которую надо было сделать срочно, если еще не закончил свой предыдущий фильм. Словно я хотел идти наравне с течением быстрой реки, но поспевать за ним мне не удавалось даже при том, что сейчас я работаю быстрее, чем прежде. Правда, финансировать фильмы стало труднее, потому что изменилась ситуация в кинопрокате. Все дистрибьюторы моих фильмов испарились, а арт-кинотеатры, к которым я и раньше относился с подозрением, за немногими исключениями вымерли. Зато мои работы все больше и больше присутствуют в интернете. Я всегда считал, что делаю мейнстримное кино, разве что это не явный мейнстрим. Но вполне может быть, что я сам себя в этом убедил, чтобы расхрабриться. С цифровыми камерами и цифровым монтажом я теперь могу работать гораздо быстрее, чем раньше. Если преувеличить, можно сказать, что теперь я могу монтировать с такой же скоростью, с какой думаю. Создавая последние фильмы, я стал чувствовать себя свободнее: такую же свободу можно ощутить, когда начинаешь бегло говорить на иностранном языке.

Разные задумки гонятся за мной, как фурии, но также они и бегут от меня. Мне хотелось снять игровой фильм об Оноде на острове Лубанг, еще – картину о детях-солдатах в Африке. В этом фильме девятилетние воины разоряют магазин свадебных принадлежностей. Жених босой. На нем разодранные спортивные штаны и сверху фрак на голое тело, фалды которого доходят ему до пят. Невеста, тоже мальчишка, в слишком большом свадебном платье, шлейф тянется по размокшей от дождя улице, ноги в белых туфлях на каблуках, и они тоже слишком велики. Оба стреляют из своих «калашниковых» по всему, что движется: собакам, машинам, людям, свиньям. Мертвый лежит на улице, его никто не убирает. Сначала он чернеет от мух, затем слетаются стервятники, потом собаки растаскивают его кости. Через две недели там, где лежал убитый, остается только темное пятно. Про это мне рассказывал британский корреспондент в Африке Майкл Голдсмит, которого едва не убил золотым скипетром Жан-Бедель Бокасса. Незадолго до этого Бокасса велел короновать себя как императора Центральноафриканской империи. Голдсмит провел много месяцев в самом зловещем из всех застенков, тюрьме Нгарагба. Но это было задолго до нашего фильма «Эхо темной империи», снятого о Бокассе в 1990 году. После этих наших съемок Голдсмит снова отправился в путь. Во время гражданской войны в Сьерра-Леоне его захватила группа повстанцев, и он видел в свое зарешеченное окно, как расстрелянный исчез, за две недели постепенно превратившись в отвратительное темное пятно на дороге. В 1991 году Майкл присутствовал на венецианской премьере моего фильма «Крик камня», он умер спустя всего три недели. Он успел посмотреть на видео наш фильм о Бокассе. Снимая «Эхо темной империи», я заходил в холодильную камеру, где французские десантники, изгнавшие Бокассу, обнаружили половину министра внутренних дел (а может, это был какой-то другой высокопоставленный политик) в глубокой заморозке. Он все еще висел там, подвешенный за пятку так же, как подвешивают половинки свиных туш. Бокасса велел расстрелять его за предательство, а после устроил банкет, на котором потчевал гостей мясом министра. Поскольку гостей была всего дюжина, повар решил приготовить только половину, а вторую часть заморозил и сохранил. Второй процесс против Бокассы, на котором он снова был приговорен к смерти, был снят на видео общей продолжительностью свыше трехсот часов. Повар дает точные показания как свидетель, но защищающий Бокассу модный французский адвокат издевательски называет его обманщиком, потому что тот заявил, что рука министра сохранила рефлексы, когда он ее отрезал. Адвокат развлекает присутствующих театральничаньем, он кричит, что рука, должно быть, упала на пол и убежала, как паук. Он это придумал сам, и видно, что Бокасса слушает его прямо-таки с восторгом. В 1977 году, спустя одиннадцать лет после путча, Бокасса сам себя короновал императором, устроив гигантское театрализованное представление, на которое ушла треть государственного бюджета страны. Церемония проходила в костюмах и украшенных позолотой каретах, как во время коронации Наполеона Бонапарта. Оркестр военно-морских сил Франции играл венские вальсы на специально построенной арене, напоминавшей Версаль. У Бокассы было семнадцать жен и пятьдесят четыре признанных им ребенка. Своего любимца, четырехлетнего малыша, он назначил фельдмаршалом, и мальчик спал в парадной форме на бархатном возвышении рядом с троном. Позже Бокасса объявил себя тринадцатым апостолом, но Ватикан его не признал. Когда я был в Банги, столице ЦАР, на заброшенной и обветшавшей арене, где проходила коронация, и хотел снять все еще сохранившийся стальной остов трона, вмешались солдаты и нас арестовали. Прошло совсем мало времени, и нас второй раз взяли под арест. И снова привели к действующему министру внутренних дел. Дело выглядело уже совсем скверно, и я решил быстро завершить съемки.

Я собираюсь написать реквием о цунами в Северной Италии, самом ужасном из тех, что нам известны, – о волне 250-метровой высоты, промчавшейся через ущелье. Плотина в Вайонте долгие годы снова и снова притягивала меня. Здесь 9 октября 1963 года произошла катастрофа, унесшая около 2400 человеческих жизней. Эта плотина высотой свыше 260 метров – одна из самых высоких в мире. Она запирает тесное скалистое ущелье. В пятидесятых годах, когда строилась плотина, в Северной Италии на фоне индустриализации царил дух оптимизма, никто не хотел и слышать об опасностях, которые были очевидны с самого начала. С южной стороны плотины склоны горы Монте-Ток были чрезвычайно крутыми, здесь то и дело случались осыпи. Один из геологов предупреждал об опасности, но его не послушали и отстранили, а целый ряд критически настроенных журналистов итальянское правительство даже привлекло к суду по обвинению в «подрыве общественного порядка». В наполнявшееся водохранилище сходили камнепады и оползни, а 9 октября 1963 года деревья вдруг изменили положение на крутом склоне и встали горизонтально. Туда послали группу инженеров, чтобы все проверить. Они бесследно исчезли. В 22 часа 39 минут случился самый крупный оползень в Альпах со времен неолита. Весь склон Монте-Тока, два километра шириной, примерно 260 миллионов кубометров, со скоростью 110 километров в час обрушился в водохранилище, чаша которого тогда почти достигла запланированной глубины. Возникшее в результате цунами уничтожило деревню, расположенную на противоположном берегу на высоте 250 метров над уровнем водохранилища. Пятьдесят миллионов кубометров воды перелилось через плотину, которая выдержала оползень, и водяной вал немыслимой силы промчался вниз по ущелью. Через несколько километров цунами пересекло долину Пьяве и взметнулось на противоположный берег, разрушив выстроенный на холме городок Лонгароне. Он был почти полностью стерт с лица земли. Погибло около двух тысяч человек. Многие жертвы умерли от разрыва сердца, потому что вода, которая их захлестнула, была ледяной. А одна католическая итальянская газета на полном серьезе написала, что это было испытание, посланное любовью Господа.

Я собираюсь снять игровой фильм о Квирине Кульмане, которого уже упоминал. Он был лириком и религиозным фанатиком второй половины XVII века и прошел пешком всю Европу, при этом он проповедовал и яростно спорил с другими мистиками. Он был родом из Силезии и хотел основать новое духовное царство, которое он называл «иезуэлитским царством» и для которого он, Кульман, создал названную в честь себя «Охлаждающую псалтырь», Kühlpsalter[43]. Кульман занимался алхимией, а поскольку все понимал буквально, то вооружился лопатой и отправился на поиски философского камня. Убежденный в своем божественном призвании, он предпринял с двумя женщинами, матерью и ее юной дочерью, последний известный нам крестовый поход. Он отправился в Константинополь, чтобы обратить султана, но уже в Генуе обе женщины устали от него, сговорились с несколькими матросами и сбежали с ними. Кульман едва не утонул, когда плыл вслед за их кораблем. Он добрался до Константинополя, был схвачен и брошен в тюрьму при попытке пробраться к султану Мехмету IV. К султану он собирался обратиться со следующими словами: «Ведь ты падешь сам по себе, чудовище, ослепленный мудростью Божией, не от щита или меча; во имя Господа Саваофа: скачи сколько хочешь. Ярись, преследуй, гневайся; погибель твоя близка; время твое вышло». Как он выжил после этого и как его освободили, неизвестно. Но из этого заключения до нас дошел его 14-й «охлаждающий» псалом, который начинается так:

Свою смерть он встретил в 1689 году в Москве, куда добирался пешком. Он поднял религиозный бунт, который был, вероятно, принят за политический. Кульман умер на костре; вместе с ним сожгли и его сочинения.

Я хотел бы вместе с Майком Тайсоном снять фильм о первых королях франков. Нас свели, когда некий голливудский продюсер собрался снимать о нем фильм. На встрече присутствовали люди из продюсерской фирмы и пятеро адвокатов. Тайсон, наверное, был не в своей тарелке, и я пригласил его выйти на воздух, на террасу. Мы хотели поговорить с глазу на глаз, как мужчина с мужчиной, и сразу же нашли общий язык. Вместо того чтобы обсуждать фильм, мы заговорили о его детстве. Все свое детство он прожил с матерью в одной комнате. Он нередко присутствовал при том, как к ней приходили мужчины, и воровал деньги из снятых ими брюк. Еще до того, как ему исполнилось двенадцать, он был арестован около сорока раз. Когда он достиг возраста, с которого его можно было привлечь к уголовной ответственности, в колонии для малолетних он заинтересовался боксом и стал самым молодым в истории чемпионом мира в тяжелом весе. Позже, после того как ему пришлось отсидеть три года за изнасилование, которое он решительно отрицал, он набросился на книги – в нем проснулось интеллектуальное любопытство. Он знаком с историей Римской республики и ранней франкской династией Меровингов, с историей Хлодвига, Хильперика, Хильдеберта, Фредегунды, а также Пипина Короткого из династии Каролингов.

После окончания боксерской карьеры Тайсон быстро растратил 300 миллионов долларов и сидел на куче долгов. Именно поэтому, я полагаю, его требования к гонорару были столь непомерными, что из фильма поначалу ничего и не могло выйти. Как боксер он внушал ужас. С тех пор как в бою за титул он откусил на ринге ухо своему противнику Эвандеру Холифилду, его называли The Baddest Guy of the Planet, плохим парнем номер один. Однако Тайсон скорее человек робкий, он производит впечатление юноши. Говорит тихо, шепотом. Я посоветовал Полу Холденгреберу пригласить Тайсона на его шоу в Нью-Йоркскую публичную библиотеку. Вечер вышел незабываемый, на нем присутствовали интеллектуалы, люди с высшим образованием, писатели и философы. Пол, которому я рассказал об увлечениях Майка, сначала спросил у публики, нет ли здесь кого-нибудь, кто слышал что-то о Пипине Коротком, но никто не отозвался. При этом Пипин был первым каролингским королем, сыном Карла Мартелла и отцом Карла Великого. Тогда Майк Тайсон произнес речь о нем и о начале новой Европы.

Я хочу сделать игровой фильм о сестрах-близнецах Фреде и Грете Чаплин. На короткое время они засветились в английской бульварной прессе и на несколько недель даже приобрели определенную известность как «одержимые любовью близняшки». Они настолько активно увивались за соседом, водителем грузовика, что его терпение лопнуло и он обратился в суд за предписанием, воспрещающим им преследовать его. История этих сестер уникальна. Они до сих пор единственные однояйцевые близнецы в истории, которые говорили хором. Известно, что близнецы иногда создают собственный тайный язык, который дает им уверенность и конспирацию, ограждая от всего остального мира, но Фреда и Грета одновременно произносили одни и те же слова, то есть хором и абсолютно одновременно. Я видел, как они открывали дверь, здоровались со мной, приглашали пройти в дом, – и жесты, и речь их были синхронны. Кое-что в такой беседе может быть, конечно, ритуализованным и выученным. Но позже они отвечали на вопросы, которых не могли предугадать, и делали это тоже хором. Иногда они говорили по отдельности, то есть одна из них, Фреда, произносила первую половину фразы, которую ее сестра Грета подхватывала, синхронно произнося ключевые слова, – и уже Грета договаривала вторую часть фразы, а Фреда придавала ей верное смысловое ударение, хором с сестрой произнося самое важное слово. Одежда, прически, обувь – все у них было одинаковое. Сумочки и зонты были идентичными, и сами сестры были идеально скоординированы друг с другом, как две половинки теста Роршаха. Они ходили по улице не как солдаты, левой-правой, а одновременно вынося вперед внутренние ступни, а потом в такт – ступни с внешней стороны. Так же они носили и сумочки, не обе в левой руке, а каждая в наружной руке, а зонты держали рукой внутренней. Их фотографию можно было бы сложить пополам, и они бы полностью совпали. Они жестикулировали в одном темпе, их телесная ориентированность друг на друга была невероятно прочной. Во время первых наших встреч только то, что одна сидела слева, а другая справа, позволило мне различать, кто из них Грета, а кто Фреда.

В повседневных делах им требовалась помощь соцработников. К примеру, они были не в состоянии открыть банку сардин, потому что не могли сделать это в четыре руки. Тогда у них случалась истерика. Столь же трудно для них было пропылесосить комнату. Они двигались бок о бок, крепко держась за трубку пылесоса, но, если оба изношенных кресла стояли слишком близко, так что обе сестры вместе не могли протиснуться между ними, они застревали, и у них начинался нервный срыв. Но с другими делами – например, приготовить чай и подать его гостю – они справлялись легко с помощью отлаженных и четких ритуалов.

Они выросли в Йоркшире, и по их репликам кажется вполне правдоподобным, что их деспотичный отец их насиловал. Это, видимо, и было причиной, по которой они жили столь уединенно и вступили в любовную связь именно со своим соседом, водителем грузовика. Они встречались с ним в садовом домике, стоявшем на границе их участков. По их рассказам, несколько лет все шло хорошо, но однажды этот мужчина объявил, что собирается жениться и теперь встречи нужно прекратить. Близняшки не могли этого вынести. Они подкараулили своего бывшего любовника и осыпали его непристойностями – в один голос. Они остановили его грузовик, бросившись наперерез, вытащили водителя из кабины и синхронно отмутузили его сумочками. На суде председательствующий судья разрешил им говорить в один голос, хором давая показания. Сначала их попытались вызвать для дачи показаний поодиночке, но это вывело их из себя. Они говорили хором, жестикулировали синхронно и в возбуждении вместе тыкали указательными пальцами на обвинителя: «He is lying, don’t you hear that he is lying, the bucking fastard is lying!» – «Он же врет, разве вы не видите, что он врет?..» И тут они одновременно сделали одну и ту же ошибку, сказав «bucking fastard» вместо «fucking bastard». Что-то вроде «клядский бозёл». Фильм так и должен называться, «Клядский бозёл». Истец выиграл дело, а близнецы были приговорены к месяцу заключения условно с предписанием держаться подальше от водителя грузовика. Они оказались в беспомощном положении, британская желтая пресса устроила на них охоту, и тут их приютил инженер-текстильщик на пенсии, поселив в маленькую чердачную квартиру в своем доме. Но их трагедия на этом не закончилась. Внизу располагался небольшой ремонтный цех, владелец которого вдруг стал их преследовать. По ночам он взбирался на крышу, прилегающую к их квартире, чтобы подсматривать, как они раздеваются. Он таки сверзился оттуда, и, когда я впервые пришел к близняшкам, обе ноги у него были в гипсе. Как-то раз подмастерье из того же ремонтного цеха, панк, повалил одну из сестер, Фреду, на землю в проходном дворе и отрезал ей косы – наверное, чтобы сестер можно было различить. Тогда Грета тоже отрезала себе косы.

Поскольку они жили скрытно, я нашел их по опубликованной в газете фотографии дома, в котором они жили. На заднем фоне можно было разглядеть табличку с названием улицы, какой-то перекресток и большой щит компании с мировым именем – в лондонском телефонном справочнике было две страницы адресов филиалов этой фирмы, но в сочетании с названием улицы я вычислил их адрес. Интернета тогда еще, в сущности, не было. Близняшки ответили на мое письмо, и у нас с самого начала установилось взаимопонимание. Они почти никуда не выходили, так что я предложил сводить их в ресторан, но это им как-то не пришлось по душе. Тогда я спросил: «Как насчет фиш-энд-чипс в забегаловке тут, за углом?» Это их больше устраивало, но они все равно некоторое время дуэтом шептались друг с другом. «Хорошо, мы можем сходить с вами», – объявила мне Грета – она занимала пост министра иностранных дел, а Фреда распоряжалась делами внутренними. Письма обычно начинала Грета – у меня есть их письма, – она писала две первые строчки, но потом Фреда повторяла тот же текст еще раз. Позже в письмах слова словно бы отодвигались друг от друга. Грета начинала строчку правой рукой у левого края листа, а Фреда одновременно писала левой рукой справа, но не задом наперед по одной букве, а слово за словом от края к середине страницы. В центре обе половины строки встречались, образуя связное предложение. Перед этим выходом в свет они велели мне подождать буквально минуту – им надо было прихорошиться. Но время шло и шло, а они все никак не возвращались. Не вышли они и двадцать минут спустя. Через полчаса я пошел посмотреть, что все-таки происходит. Дверь в ванную была открыта, они были там, и я должен описать, что я увидел. Грета поправляла косынку перед зеркалом, это длилось секунд десять, и вдруг ее отражение словно бы перестало ее слушаться: из зеркала протянулась рука и убрала прядь волос под косынку. Никакого зеркала у них не было – близняшки использовали друг друга в качестве отражения, стоя напротив друг друга и делая одно и то же. После ряда встреч мне пришлось с ними распрощаться, потому что я попал в их эротический прицел. Они настаивали, чтобы я у них переночевал, стремились показать мне, что у них для меня есть еще кое-что на сладкое. Обе они теперь уже умерли. Фрида умерла от рака, а Грета пережила ее на четырнадцать лет; не проходило и дня, чтобы она не сходила к сестре на могилу.

Я вечно не успеваю сделать все, что задумал. У меня есть еще одно неснятое кино о человеке, который становится невидимым. Об этом я записал несколько бесед с Кевином Митником, наверное, самым великим из всех известных хакеров, которого никак не могло изловить ФБР, но в конце концов он все же отсидел пять лет в федеральной тюрьме. Еще я задумал фильм о древнем ирландском короле Суини, который во время великой битвы становится все легче и легче до тех пор, пока не улетает высоко в небо и не опускается на дерево. Сидя на дереве, он начинает петь вместе с птицами, и теперь никто не может сманить его вниз. И только когда он помогает святому монаху вытянуть из земли здоровенную репу, он умирает от натуги. Это кино будет называться «Суини среди соловьев»[45], и оно будет для детей. Но хоть я и не успеваю нагнать все несделанное, я не сбиваюсь с дыхания, а попросту покоряюсь.