Итак, я поднимался по лестнице этого ресторана на верхний этаж. Наш стол был еще не готов, а у бара сидели две молодые женщины. Одна из них обернулась ко мне, это была Лена. Якобы я – чего я сам уже не помню – остановился как вкопанный на верхней ступени лестницы, меня словно молнией поразило. Таких красивых и умных глаз я не видел ни разу в жизни. В этот вечер я взял стул и втиснулся между ней и ее соседом по столу, и мы проговорили весь ужин друг с другом, словно больше вокруг не было ни души. Я узнал, что, когда ей было всего пятнадцать и она еще училась в школе в Сибири, она тайно переписывала от руки запрещенные тогда в СССР книги и давала их читать подругам, умеющим держать рот на замке. Так она переписала всего «Мастера и Маргариту» Булгакова, а также первую повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Это был незабываемый вечер. Я понял сразу, тотчас же: это женщина, с которой я хотел бы жить.

Однако на этот раз мне хотелось все сделать правильно. Я вернулся в Вену – там я все еще формально состоял в браке, но уже жил отдельно. Я привел свой дом в порядок и расстался со всем имуществом. Когда я вернулся в США, у меня с собой не было багажа, совсем ничего. Я собирался все начать заново. Я почти прошел через паспортный и таможенный контроль, но тут меня подозвал один из пограничных чиновников и поинтересовался, где мой багаж, не оставил ли я его на ленте транспортера. Это вызвало подозрения, ведь если бы у меня была бомба, я бы мог просто оставить ее кружиться на транспортере, а сам бы ушел. Я сказал, что у меня его нет. Чиновник ответил, что за двадцать два года службы еще не видел, чтобы путешественник прибыл с другого континента совсем без багажа, разве что с сумкой или дипломатом. Чисто по дурости, чтобы произвести на него впечатление, я сунул руку в карман куртки и показал ему зубную щетку. В наказание на ближайшие шесть с половиной часов меня отправили на допросы для выяснения возможных криминальных намерений. Я пробовал объяснить, что нашел себе жену и хотел быть только самим собой, без статуса, без собственности, без всего – даже без уверенности, примет ли она меня. В конце концов мне разрешили въезд.

Сначала у нас были только две тарелки, столовые приборы на двоих и два стакана, но мы приглашали друзей, которые являлись, зажав под мышкой свою посуду. Лена никогда не видела ни одного моего фильма, и поначалу я не хотел хвастаться перед ней своими деяниями – при нашей первой встрече я сказал ей, что работаю в кино и прежде был каскадером, а теперь перешел к постановке трюков. И еще, мол, я занят разными другими штуками в этой сфере. Долгое время, даже после того, как я больше рассказал ей о том, что делаю, Лена беспокоилась, снял ли я хоть один хороший фильм, ведь почти все, что она видела в США, было слабым и довольно жалким. Что, если и я стряпал столь же дурацкие поделки? После года сомнений она все же тайком посмотрела «Агирре», который как раз шел в одном кинотеатре. Она села с краю, прямо у выхода, чтобы при необходимости незаметно сбежать.

Мне просто посчастливилось найти женщину с родственной душой и общим взглядом на мир. У Тома Ладди не было тайного плана свести нас. Со статистической точки зрения наша встреча была совершенной аномалией. Лена пришла на ужин только потому, что у нее в общежитии в университете оставалась лишь банка тунца, а ей хотелось есть. То, что она вообще оказалась в США, было цепью случайностей. Она выросла в Свердловске (ныне Екатеринбург) в семье ученых, предки которых бежали на восток от сталинских репрессий. Ее отец – выдающийся русский геофизик, и она выросла в доме, где множество голодных студентов всегда садились с ними за стол, она воспитывалась в атмосфере идей, интереса к литературе и великим писателям.

Лена с ранних лет занималась гимнастикой, но для нее это была такая ежедневная мука, что она намеренно не стремилась проявить себя на соревнованиях, потому что в таком случае она могла попасть в школу олимпийского резерва. У нее всегда были блестящие отметки в школе, в шестнадцать лет ее приняли в университет в тогдашнем Ленинграде, который теперь переименовали в Санкт-Петербург. Поскольку она была из образованной семьи, ей пришлось год отработать в типографии, чтобы иметь возможность поступить по пролетарской сетке. Затем она изучала филологию и философию. Опять же благодаря многим случайностям ее пригласила к себе некая семья из Сан-Франциско, и вдруг она оказалась исключена из университета, потому что не сообщила, как полагалось, об этом коротком визите и не отпросилась с учебы. Ее приняли в Стэнфордский университет, а поскольку Стэнфорд не мог платить ей стипендию, ей предложили поработать за гонорар в проекте по истории идей, посвященном Армагеддону. Ей приходилось ездить между Стэнфордом, Беркли и Миллс колледжем в районе Залива. На выпуск с философского факультета отец подарил ей свой фотоаппарат, советскую копию «Лейки». В это время я ставил «Тангейзера» в Севильской опере, а Лена делала свои первые фотографии всего в нескольких улицах оттуда, на арене для боя быков. Вернувшись в Сан-Франциско, она сама проявила первые снимки из своих пленок в арендованной студии, где вывешенные для просушки фото обнаружил владелец галереи. Так сложилась ее первая выставка, а затем и первый фотоальбом «Тавромахия». С тех пор Лена опубликовала шесть фотокниг, а также занималась разными проектами, один из которых называется «Последний шепот» («Last Whisper»). Это своего рода оратория, созданная на основе вымерших языков, которые сохранились только в виде магнитофонных записей, а также из языков, которым грозит исчезновение, у них осталось в живых всего два-три носителя. Эти записи сопровождаются еще и медитативным видео. Премьера оратории прошла в Британском музее, а позже она прозвучала и во многих других прославленных местах: в Центре Кеннеди, в Смитсоновском музее и в парижском театре Шатле. Иногда между собой мы шутим, что со времен русских балетов Дягилева она стала первым человеком из России, который за эти сто лет выступил в Штатах с собственной программой и ухитрился собрать публику. На самом деле у Лены американское гражданство. Она въехала в США с действующим советским паспортом, но ее страны внезапно не стало, она развалилась. В то время Лена была почти что без гражданства. Если бы мы поженились сразу, она стала бы немкой, но она этого не хотела, и я тоже. Так что мы поженились через сорок восемь часов после того, как она получила американский паспорт.

Чего мы только ни пережили вместе, и мы старались никогда не расставаться дольше, чем на две недели. Только во время съемок в Антарктиде я уезжал туда один на целых шесть недель. Выяснилось, что для нас лучше по возможности не работать совместно. Лишь в исключительных случаях Лена делала фото со съемок моих фильмов, в том числе для «Плохого лейтенанта» и для «Белого бриллианта», сделанного в джунглях Гайаны. Мы вместе отправились на отдаленную реку Пакаас-Новос в Бразилии, на границе с Боливией, где в середине восьмидесятых самая большая группа индейцев, примерно шестьсот пятьдесят человек, прежде никогда не контактировавших с людьми, противостояла все усиливающемуся натиску золотоискателей и лесорубов. Индейцы никак не желали соприкасаться с современной цивилизацией и нападали на поселенцев, убивая их стрелами. Бразильский правительственный орган по делам индейцев, FUNAI, принял решение все же вступить в контакт с туземцами-кочевниками, рассудив, что лучше не оставлять в руках любителей наживы повод для неизбежной конфронтации. Первая, тщательно подготовленная встреча с индейцами уру-эу была заснята на 16-миллиметровую пленку. В 2000 году меня пригласили на совместный проект вместе с другими режиссерами со всего мира, в том числе с Вимом Вендерсом. Каждый из нас должен бы снять десятиминутный фильм о времени. Проект назывался «Ten Minutes Older», «На десять минут старше», но мне захотелось сделать фильм под названием «Ten Thousand Years Older», «На десять тысяч лет старше», в котором группа людей, до этого живших в изоляции, за несколько минут контакта одним рывком переносится из каменного века на десять тысяч лет вперед, в наше настоящее. Дополнительный трагизм этой встрече придавало то, что в течение года после первого контакта от ветрянки и гриппа вымерло 75 % всего племени – у индейцев не было иммунитета к этим болезням.

Подняться по Пакаас-Новос было делом трудным, потому что река почти непроходима даже для малых судов: путь преграждают многочисленные гигантские стволы поваленных деревьев. После долгой подготовки мы встретились с двумя пережившими контакт боевыми вождями Тари и Вапо вне их резервации. Теперь они использовали не только лук и стрелы – такие же двухметровые, как у индейцев племени амауака, снимавшихся в «Фицкарральдо», – но и дробовики, и потребовали от нас, чтобы мы принесли им ружье и дробь. Мы так и сделали и попросили у них в обмен несколько их стрел. Тари и Вапо показали нам, пройдясь топающей походкой, как они застрелили на крыше бразильского переселенца, и изобразили в ритуальной песне на пародийном псевдопортугальском, как сын убитого звал на помощь. Прежде чем покинуть нас после съемок, они порылись в наших вещах и захотели получить еще несколько полезных подарков. Это было можно устроить, но, когда они захотели получить наши гамаки, мне пришлось отказать им, потому что по земле текли широкие реки кочевых муравьев, а кроме того, индейцы и сами изготавливали превосходные гамаки. Из-за этого на несколько мгновений возникло напряжение. С наступлением ночи Лена стала беспокоиться, что под покровом темноты на нас могут напасть. Но зачем бы они стали это делать, если уже во время нашей встречи у них были лук, стрелы и ружье? Это было совсем нелогично. Среди ночи Лена разбудила меня, сидя в своем гамаке рядом с моим. Настороженно выпрямившись, она сказала: «Они идут». И в самом деле, в джунглях было слышно какое-то движение, трещали сучья, но это был, должно быть, тапир или какое-то другое крупное животное. «Если бы это были они, – ответил я, – мы бы их не услышали», – и опять заснул. В моих фильмах случались редкие моменты, в которые словно по милости божьей мне в руки падает нечто удивительное, когда таинственная, непостижимая красота и правда на мгновение являют себя, словно бы светясь внутренним светом. Потом, задним числом, я не могу объяснить, как это вышло. В числе таких моментов финал «Земли молчания и тьмы» (1971) – определенно самого глубокого моего фильма, в котором крестьянин, ослепший и оглохший, оставленный семьей, годами живет в хлеву с коровами, чтобы чувствовать животное тепло, и однажды встает со скамейки в парке и набредает на ветви осенней яблони. То, как слепоглухой человек водит рукой по веткам и после ощупывает ствол дерева, – это миг на грани невыразимого. Сходным образом и в эпизоде «На десять тысяч лет старше» Тари напряженно изучает большой тикающий будильник, который мы принесли с собой. Его лицо и часы – даже если бы я снял всего лишь один этот кадр, моя жизнь уже удалась бы.

Дела складывались наилучшим образом, когда я работал на съемках, а Лена параллельно занималась каким-нибудь фотопроектом. Когда я снимал «Колесо времени», мой фильм 2003 года с участием Далай-ламы, она работала бок о бок со мной над проектом своей книги «Пилигримы». Я часто таскаю ее фотокамеры, навьюченный как мул, а они довольно тяжелые, некоторые – для широкоформатных съемок. Когда мы вместе с пятью тысячами пилигримов обходили священную гору Кайлас на Тибете, на высоте почти пяти тысяч метров, у Лены началась горная болезнь. Наш як, взятый проводниками, чтобы нести груз, вдруг сбросил его и бешено умчался прочь, на свободу. Поэтому наши проводники оказались нагружены палаткой и продуктами почти до предела своих возможностей. И когда Лена, шедшая передо мной, стала путаться в шагах, я взял еще и ее рюкзак в дополнение к своему.

Работая над собственными проектами, мы побывали в столовых горах Тепуи, что на границе Венесуэлы и Бразилии, мы были в Мексике, были в Японии, когда я ставил оперу «Тюсингура», и там вместе со мной Лена познакомилась с Хироо Онодой, японским солдатом, который сдался только через двадцать девять лет после окончания Второй мировой. По многим признакам он пришел к выводу, что война еще идет, и только много позже узнал, что это были другие войны, которые вела Америка в Корее и Вьетнаме. Я только что написал о нем книгу, «Сумерки мира». Лена и я были вместе в пещере Шове во французском департаменте Ардеш на съемках фильма «Пещера забытых снов» 2010 года; на съемках игровых фильмов «Непобедимый», «Королева пустыни» и «Соль и пламя» мы побывали соответственно в Прибалтике, Марокко и на солончаке Уюни в Боливии. Для моего недавнего игрового фильма в Японии, «ООО “Семейный роман”», Лена снова делала фотографии для прессы, а работа над фильмом «Встреча с Горбачевым» стала для нас особым переживанием, потому что мы оба побывали в России. Кстати, мы не говорим друг с другом ни по-немецки, ни по-русски. Оказалось, что хорошо быть на одном уровне, который не совсем ее и не совсем мой. Мы очень внимательны к словам благодаря тому, что язык для нас обоих не родной.