В другой раз, за две недели до окончания съемок «Агирре», Кински упаковал свои вещи и сложил их в лодку, чтобы покинуть лагерь. Этого отъезда нельзя было допустить, потому что мы работали над чем-то более значимым, чем мы сами. И вот тогда я и в самом деле пригрозил его застрелить. Я не был вооружен и сказал это сдержанным тоном, но Кински почувствовал, что это не пустые слова. К тому моменту я уже отобрал у него винчестер, из которого он порой беспорядочно палил во все стороны. В джунглях это вполне можно было стерпеть, а он считал, что таким образом храбро отбивается от нападений ягуаров и ядовитых змей. Но однажды вечером, после окончания съемочных работ, человек тридцать статистов играли у себя в хижине в карты и пили огненную воду, aguardiente. У Кински случился приступ бешенства, потому что смех издалека донесся в его одиноко стоящую на холме хижину и, видите ли, его потревожил. Не глядя, он трижды выпалил в хижину статистов, построенную из бамбука. Пули прошили стены как бумагу. По чистой случайности он не попал ни в кого из тесно сгрудившихся над картами людей, только отстрелил кончик среднего пальца у одного молодого статиста. Во время съемок «Фицкарральдо» индейцы ашанинка явно пугались, когда Кински начинал бушевать, и в таких случаях они садились кружком на землю и тихо перешептывались. В их общественной жизни не бывает громких разборок. Один из их вождей позже сказал мне, что я правильно заметил: они испугались, но я напрасно думаю, что это был страх перед орущим безумцем, – они боялись меня, потому что я был очень тихим. Затем он сказал: «Мы можем убить Кински для вас». Я вежливо отказался, но знал, что они тут же взялись бы за дело.

Я пригласил Брюса в Гану на съемки «Кобра Верде». В ответ он написал мне, что так болен, что больше не может путешествовать. Он подхватил невероятно редкий грибок, распространившийся по костному мозгу. Такой грибок нашли только у кита, выброшенного на берег на аравийском побережье, а еще у летучих мышей в пещере на юге Китая, в провинции Юньнань, в которой Брюс и в самом деле побывал. Позже выяснилось, что этот грибок так сильно его подкосил, потому что он заразился им на фоне ВИЧ. Я все же теребил его, чтобы он приехал. В какой-то момент ему стало легче, и он спросил меня, можно ли приехать ко мне с инвалидным креслом. Я ответил, что здешняя местность для этого не годится. И написал ему: «Я организую тебе паланкин и шестерых носильщиков и еще одного человека со здоровенным зонтом от солнца – так здесь появляются на публике местные царьки с почетным караулом гвардейцев». От такого предложения он отказаться уже не смог. Позже он все же стал ходить самостоятельно, хотя и на короткие расстояния. Об этой поездке он пишет в своей книге «Что я здесь делаю». Больше всего его впечатлил король Агьефи Кваме II, сыгравший в фильме роль Боссы Ахади. Агьефи Кваме II носил титул оманхене города Нсейна. Он появляется на экране в полном облачении, со свитой в триста пятьдесят человек, барабанщиками, танцорами, со своими женами и придворным поэтом. Мы набрали еще и войско амазонок из восьмисот женщин, которых целыми неделями натаскивал на спортплощадке в Аккре лучший итальянский постановщик трюков, Джорджо Стефанелли. Стефанелли, который создал несчетное количество батальных сцен в спагетти-вестернах, оказался перед целой армией молодых женщин, умевших убедительно говорить, уверенных в себе и едва ему повиновавшихся. Брюс стал свидетелем небольшого восстания амазонок на нашей съемочной площадке в Элмине и описал его в своей книге с удивлением и даже с некоторым ужасом. Кроме Кински, у меня была целая армия восхитительных и норовистых воительниц. Я помню одно происшествие во время еженедельной выплаты наличных. После окончания съемок женщины переоделись во внутреннем дворе форта, а по прошлому опыту я уже знал, что их не удастся выстроить в очередь, чтобы зарегистрировать и выдать плату. Как-то раз они просто опрокинули стол с наличкой, и все закончилось страшной неразберихой. На этот раз местные работники решили, что мы должны использовать узкий туннельный проход между внутренним двором и воротами форта: женщины будут идти по этому коридору по очереди, и за счет этого будто бы удастся избежать давки. Эта идея оказалась большой ошибкой. Как только мы объявили, что плата за неделю выдается снаружи, все женщины разом принялись штурмовать тяжелые внешние ворота, в которых намеренно была открыта только маленькая дверка. За считанные мгновения в узкой горловине на выход сгрудилось множество женщин, а давление сзади тотчас же выросло настолько, что некоторые потеряли сознание. Но они не падали на землю в плотной толпе, а так и стояли в обмороке. Задние ряды продолжали давить, они понятия не имели, что происходит впереди, и к тому же истошно вопили. Я безрезультатно орал на тех, кто напирал сзади, и мне было ясно, что всего десять килограмм-сил давления от каждого из восьмисот тел быстро превратятся для тех, кто впереди, в восемь тысяч килограмм-сил и ситуация в считанные секунды станет смертельно опасной. Ровно так время от времени случаются трагедии на футбольных стадионах. Снаружи, у стола с горами заготовленных денег, – а в Гане тогда была чудовищная инфляция, так что банкноты приходилось возить на тачке – стоял для охраны солдат. Я крикнул ему, чтобы он стрелял в воздух, но тот словно окаменел. Мне пришлось вырвать у него из рук ружье и самому выпалить в небо. Тогда напиравшие от испуга резко подались назад, в туннель, а четверо или пятеро из этой толпы без чувств упали на землю.

В следующие два года здоровье Брюса ухудшилось, но я не знал, как скверно обстояли его дела. В 1987 году он еще посетил Вагнеровский фестиваль в Байройте, где я ставил «Лоэнгрина». Он приехал с женой Элизабет и бóльшую часть пути провел за рулем микролитражки «Ситроен 2CV»[35]. Затем я снимал в Южной Сахаре документальный фильм о кочевом народе водабе, точнее, о ежегодной встрече племени в полупустыне в Нигере, где устраивалась ярмарка женихов. Здесь собирались мужчины, возможно, самые красивые во всем мире. Они проводили целые дни в ритуалах, украшая себя и делая макияж, а после женщины решали, кто из них красивее и обаятельнее. Затем женщины выбирали для себя на ночь одного из группы танцующих мужчин, а если он им не понравился, возвращали его без долгих раздумий. Я сообщил Брюсу, что кино смонтировано, и тот захотел непременно его посмотреть. Когда фильм «Водабе: пастухи солнца» был наконец готов, Элизабет позвонила мне из Сейана в Провансе, где Брюс укрылся в одном из старинных домиков. Она сказала, что Брюсу совсем худо, но он срочно хочет увидеть мой фильм. Я сел в машину и поехал к нему из Мюнхена, прихватив с собой видеокассету.

Когда я приехал, Элизабет задержала меня в дверях и спросила, вправду ли я хочу зайти, потому что Брюс очень, очень плох. И хотя я таким образом смог немного подготовиться, я все равно испытал глубокий ужас. От Брюса остался один скелет, на черепе сверкали лишь огромные глаза. Он едва мог пошевелить губами. Он попросил, чтобы мы остались одни. Рот и шею у него обложил светлый слой грибка, который добрался и до легких. Первое, что он мне сказал, было: «Я умираю». Я ответил: «Брюс, это я вижу». Он хотел, чтобы я помог ему прекратить мучения, и спросил, не мог бы я убить его. Я сказал: «Ты имеешь в виду, я должен забить тебя бейсбольной битой или задушить подушкой?» Но он думал о быстродействующем лекарстве. Почему он не поговорит об этом с Элизабет? О нет, она слишком католичка, немыслимо попросить ее о таком. Чатвин сказал, что меня тоже об этом не просит. Он хотел увидеть фильм, и я показал ему первые пятнадцать минут. Затем он постепенно впал в бессознательное состояние. Когда он снова пришел в себя, то потребовал продолжения, и так он посмотрел его фрагмент за фрагментом. Это были последние изображения, которые он увидел. У него болели ноги, которые теперь походили на веретена из костей, – он их называл своими парнями, boys. И вот он попросил меня положить его boys по-другому, что я и сделал. Потом он вдруг снова вырвался из полуобморока и закричал: «I have to be on the road again, I have to be on the road again!» – «Мне надо снова отправиться в путь!» Я сказал ему: «Да, Брюс, там твое место», а он взглянул на свои ноги и увидел, что от него ничего не осталось, что у него практически нет тела, только пылающая душа, и сказал мне: «Мой рюкзак стал слишком тяжел для меня». Я ответил: «Брюс, я сильный, я могу нести твой рюкзак вместо тебя». Потом он досмотрел фильм до конца. Прошло не больше двух дней, и он сказал мне, что ему стыдно умирать у меня на глазах. Я ответил, что понимаю это, хотя и не побоялся бы с ним остаться. Наконец он попросил меня уйти и в момент, когда его сознание прояснилось, сказал: «Вернер, ты должен взять мой рюкзак, будешь носить его вместо меня». Я ушел от него, а через несколько дней Элизабет отвезла его в больницу в Ницце, где он вскоре умер. Позже она послала мне рюкзак Брюса, он хранился у него дома недалеко от Оксфорда. Этот рюкзак никакой не сувенир, я им пользуюсь. Сшитый из крепкой кожи шорником из Сайренсестера, он для меня дороже всего, чем я владею.

Меньше чем через два года после смерти Брюса этот рюкзак сыграл очень важную роль. Я начал снимать игровой фильм «Крик камня», который вышел в 1991 году. Его идею подал Райнхольд Месснер, это был сюжет о соревновании двух альпинистов на самой трудной из всех вершин, Серро-Торре в Патагонии. Серро-Торре похожа на гранитную иголку двухкилометровой высоты, увенчанную грибом изо льда и спрессованного снега. На нее сумели подняться совсем немногие альпинисты, только лучшие из лучших. За одни-единственные выходные на вершину Эвереста поднимается вдвое больше альпинистов, чем когда-либо побывало на Серро-Торре. Кроме того, стены этой горы устрашающе гладкие, а в южной Патагонии свирепствуют немыслимые бури. Вальтер Заксер продюсировал фильм и поучаствовал в написании сценария, что оказалось проблемой, потому что я в таких случаях всегда приспосабливаю историю под себя, под свое видение. Но тут началось упорное сопротивление, и в конце мне ясно дали понять, что я должен точно следовать раскадровке, а это невозможно сделать в снежной буре на отвесной скалистой стене. Раскадровки и монтаж сделали работу над этим фильмом весьма мучительной, но это я могу пережить. Сотрудничество с продюсерами почти всегда строится таким образом. Но мне хотелось бы, чтобы этот фильм принадлежал целиком или Вальтеру Заксеру, или мне, а так он оказался как бы между двух стульев.

Исполнитель главной роли Витторио Меццоджорно носит в фильме тот самый кожаный рюкзак в память о Брюсе Чатвине. Я пользовался им и сам, когда он был не нужен в кадре. В сцене, где оба соперничающих альпиниста почти достигли ледяного гриба, свисающего с вершины, младший из них срывается со своей веревки и погибает. Эту роль играл настоящий скалолаз, Штефан Гловач, который завоевал титул Rockmaster на международных соревнованиях, так что он в то время был кем-то вроде неофициального чемпиона мира. Из-за снежной бури в горах мы перенесли часть съемок в долину. Больше недели саму гору не было видно и к ней нельзя было даже подойти поближе. И вдруг наступил покой. Облака рассеялись, целую ночь не было ни ветерка, показалось ясное звездное небо и царила чудесная тишина. Рано утром – голубое небо, солнце и снова безветрие. Мы были уверены, что сможем снять трудную сцену недалеко от вершины, и выбрали для этого похожий снежный гриб поблизости, до которого можно было дойти по узкому снежному гребню. Только надо было действовать быстро. Мы решили отправить передовой отряд на гребень на вертолете: летели Штефан Гловач, оператор и я. На гребне Гловач, сверившись с оператором и со мной, должен был начать крепить веревку и готовить страховку. За счет этого мы сэкономили бы время, а через двадцать минут прибыла бы группа альпинистов, чтобы нам помочь: в целях безопасности они должны были разбить временный лагерь и привезти с собой палатки, спальные мешки, веревки и еду. Этот план шел вразрез с суровым альпинистским протоколом, но тем утром состоялось недолгое совещание альпинистов – а среди них были несколько лучших мировых спортсменов, – и мы договорились, что в данных обстоятельствах будем действовать иначе.

Вертолет доставил наш передовой отряд на гребень минут за десять. Нас спустили, и вертолет тут же развернулся, чтобы забрать команду альпинистов. Мы прошли всего несколько шагов по гребню – по одну сторону его, в Аргентине, лежал ледник, сходящий с Серро-Торре, а по другую сторону была уже территория Чили. С двух сторон вниз на глубину больше тысячи метров спускаются почти отвесные скалистые стены. И тут краем глаза я заметил что-то странное. Со стороны Чили, глубоко внизу, под нами неподвижно стояли плотные облака, напоминавшие комки ваты. Видимость была такой, что примерно в ста километрах можно было бы разглядеть линию Тихого океана, но тут вдруг все эти белые облака пришли в беззвучное смятение. Комки ваты стремительно мчались издалека нам навстречу, и выглядели они как грибы от атомного взрыва. Я крикнул Гловачу, мол, что бы это значило, но он только застыл в изумлении. У меня была рация, я тотчас же связался с вертолетом. Он превратился уже в далекую точку, но я увидел, как пилот развернулся и стал приближаться к нам. Когда до спасения было рукой подать, первый порыв бури настиг нас и унес вертолет прочь.

За несколько секунд мы ослепли от снега, видно было не дальше протянутой руки, ураганный ветер бушевал со скоростью примерно двести километров в час при температуре минус двадцать. Мы сцепились все вместе и добрались до плотной снежной стенки, а потом стали закапываться в нее. У нас был всего один ледоруб, а еще веревка Гловача, заготовленная для его сцены, но не было ни палатки, ни пищи. У меня был с собой пустой рюкзак Брюса Чатвина, а в одном из карманов завалялось два шоколадных батончика. Нам удалось выкопать крохотное укрытие размером с винную бочку. Там мы сидели на корточках в относительной безопасности. После того как мы закрыли за собой вход глыбами льда, от нашего дыхания и тепла тел температура внутри поднялась на градус или два выше нуля. Я сел на пустой рюкзак, чтобы не терять слишком много тепла от контакта со льдом. Позже я слышал рассуждения, что будто бы этот рюкзак и спас мне жизнь, но это ерунда, ведь двое мужчин рядом со мной выжили и без рюкзака. Я связывался с нашими людьми в долине строго каждые два часа, но всего на несколько секунд, чтобы экономить заряд. Я раздал тот небольшой запас шоколада, что был у меня с собой. Каждый должен был сам распределить свой маленький рацион. Следующие день и ночь мы провели, тесно прижавшись друг к другу, и вскоре оператору, опытному и крепкому альпинисту, стало худо. Он сидел в середине, между нами, и мы заставляли его постоянно шевелить пальцами на руках и ногах, потому что их можно обморозить быстрее всего. Он быстро слабел и на исходе ночи был уже совсем плох. Когда я включил рацию, которую грел под мышкой, он выхватил ее и передал, что еще одну такую же ночь он не переживет.

Это заявление очень встревожило альпинистов в лагере. Они разбились на две спасательные группы по четыре человека, которые должны были попытаться добраться до нас двумя разными маршрутами. Одна из команд довольно быстро сдалась и вернулась назад из-за бури, плохой видимости и пронизывающего мороза. Вторая подобралась к нам с разницей в несколько сотен метров по высоте, но потом самый сильный из них, лучший скалолаз в Аргентинских Андах, снял перчатки, стащил их зубами и швырнул в бурю. Щелкнул пальцами, как будто сидит в кафе и подзывает официанта, чтобы рассчитаться за капучино. Теперь товарищам пришлось спасать уже его, и они спустились с ним почти до самого ледника, однако там их подстерегала небольшая лавина. Но уже на сошедшей лавине они выкопали укрытие и оказались в безопасности, ведь у них были продукты, спальные мешки и горелка для растапливания снега. А в это время мы наверху, на гребне, заставляли себя поедать снег и постоянно двигали ногами и руками. Так мы провели второй день и вторую ночь. На третий день в облаках внезапно образовался просвет, и буря почти улеглась, а вертолет отважился подняться к нам на гору, но не решался сесть прямо на гребень. Мы подняли нашего больного товарища на борт, потом за несколько секунд внутри оказался Гловач, а я подтянулся и залез в металлическую транспортную корзину снаружи. На мгновение я выпрямился и собрался было залезть внутрь, но наш пилот в панике взмыл вверх, и я опрокинулся на спину. Я схватился за железную перекладину, пригнулся и вцепился в нее что было силы. За несколько минут полета до долины мои голые пальцы так примерзли к металлу, что я уже не мог их отодрать. Наконец, один из наших аргентинцев попросил женщин отойти в сторонку и помочился мне на пальцы, и они снова ожили. Мы провели на гребне пятьдесят пять часов, а следующие одиннадцать дней там снова лютовала буря.