Я уже подчеркивал, что основное стратегическое значение кампании 1917 г. на Русском фронте заключалось в возобновлении боевых действий и возвращении немецких дивизий на наш фронт. Решающие стратегические последствия восстановления активных действий русской армии никак не могли быть умалены нашим отступлением, как бы болезненно оно ни сказалось психологически на патриотизме народа. Эта простая военная истина должна была быть, конечно, понятна таким людям, как генерал Алексеев или генерал Деникин. К тому же, как знали мы, члены Временного правительства, они хорошо понимали, что положение в австро-германских окопах тоже далеко не блестящее. Они знали, что план сокрушительного наступления в направлении Киева и Одессы, задуманный Людендорфом, полностью провалился из-за дезорганизации австрийской армии. Но эти холодные соображения не были понятны уму широких масс народа и войск, они наиболее болезненно переживали только внешние картины нашей новой военной неудачи, особенно острую окраску которой придавали откровения о сотрудничестве Ленина с Людендорфом.

В полночь 7 июля я получил первую телеграмму о прорыве неприятелем русских рубежей в направлении Тарнополя. 8 и 9 июля этот прорыв перерос в решительное наступление, в ходе которого наши войска, не оказывая должного сопротивления в массе, а местами и не подчиняясь приказам, отступали с нарастающей скоростью. На Западном фронте генерала Деникина начатая под Крево операция закончилась безрезультатно 10 июля, в связи с неспособностью развить первоначальный успех из-за ненадежности и моральной слабости некоторых наших частей.

Осенью 1914 г. армии Самсонова и Ренненкампфа в Восточной Пруссии были не только разгромлены, но и практически уничтожены как организованная военная сила. В 1915 г. русские войска были сметены с Карпатских высот и Перемышля в Западной Галиции и отброшены почти к границам России. С такой же поразительной быстротой русская армия в том же году потеряла Варшаву и всю линию польских крепостей. Но тогда об этих чудовищных поражениях сообщалось только в кратких, сухих коммюнике Ставки Великого Князя Николая Николаевича, а командирский корпус, возмущенный и обиженный, либо хранил строгое молчание, либо принужден был изображать официальный оптимизм. Нация, находившаяся в тисках военной цензуры, питалась лишь смутными слухами и, страдая в тисках нищеты, не могла ничего сделать для армии.

Теперь было ровно наоборот. С первым же немецким ударом вся страна издала крик боли. И первой говорила о своих страданиях сама армия, иногда слишком громко и с преувеличенным опасением. 9 июля, на третий день Тарнопольского прорыва, когда генерал Брусилов был еще главнокомандующим, Временное правительство, Всероссийский Комитет Советов и Исполком Крестьянского съезда получили одновременно телеграмму, подписанную армейский комитетом Юго-Западного фронта и комитетом и комиссаром 11-й армии, против которой было направлено наступление противника. Я процитирую телеграмму, потому что она хорошо иллюстрирует то, что я пытаюсь описать:

Начатое немцами 6 июля наступление перерастает в катастрофу. Моральное состояние частей, недавно введенных в действие героическими усилиями сознательного меньшинства, претерпел фатальные изменения. Боевой дух быстро иссяк. Большинство частей находятся в состоянии нарастающей дезинтеграции. Убеждение и аргументация потеряли свою силу, провоцируют только угрозы и даже стрельбу. Некоторые подразделения покидают свои позиции, не дожидаясь даже подхода противника. Бывали случаи, когда на совещаниях часами обсуждались приказы о немедленном выдвижении на помощь попавшим в беду частям. Позиции нередко покидают при первом же выстреле противника. Длинные колонны дезертиров, с оружием и без, движутся вдоль линии в сотни верст, без всякого сознания возможного наказания. Иногда таким образом дезертируют целые подразделения. По единодушному мнению комиссаров, положение требует самых крайних мер и усилий, ибо надо не останавливаться ни перед чем, чтобы спасти революцию от гибели. Сегодня главнокомандующий Юго-Западным фронтом [генерал Корнилов, только что назначенный мною на эту должность. — А.К.] и командующий 11-й армией с одобрения комиссаров и комитетов отдали приказ открыть огонь по те, кто бегут с позиций. Пусть вся страна узнает всю правду о ситуации здесь. Пусть она поднимется и найдет в себе силы и решимость беспощадно раздавить всех тех, кто своей слабостью губит и предает революцию.

Все армейские комитеты, подписавшие эту знаменательную телеграмму, состояли из членов социалистических партий, и некоторые из этих людей только недавно вернулись с каторжных работ в Сибири после амнистии, объявленной Временным правительством.

Подобные телеграммы поступали к нам в Петроград со всех участков фронта. Немедленным ответом страны на этот зов горя была могучая решимость преодолеть распад. Советы, городские управы и подобные им организации заговорили на новом языке, призывая народ к новым и неустанным усилиям по спасению Революции и государства.

Активные операции совершенно необходимы как лечебная мера для восстановления боеспособности измученной, разбитой армии, но такие лечебные меры имеют бурную и потому опасную реакцию. В качестве примера можно вспомнить опыт французов за три месяца до нашего июльского наступления. Я имею в виду неудачное наступление под командованием генерала Нивеля, закончившееся катастрофическим поражением и немедленным мятежом в армии. Произошло это, напомню, в стране, не расшатанной никакими революционными потрясениями и с крепким политическим организмом[16]. После войны сам Пенлеве, военный министр во время катастрофы Нивеля, рассказывал о критической ночи, когда он узнал, что одна дивизия готовится к походу на Париж. Всего через три месяца после австро-германского прорыва под Тарнополем не только сами австрийские армии находились в состоянии полного распада, но и сама Германия начала подавать признаки краха, с первыми серьезными беспорядками в кайзеровском флоте.

В России на четвертом году войны проявления усталости в армии происходили в условиях величайших трудностей и в связи с глубочайшими политическими, социальными, экономическими и психологическими потрясениями.

Заканчивая свои рассуждения о положении на фронте после контрнаступления немцев, скажу здесь, что быстрое отступление, начатое русскими армиями 6 июля, было непродолжительным. Новая психология нации, возродившаяся волна патриотизма и незабвенное самопожертвование командного состава сотворили чудо. 17 июля я получил телеграмму от комиссара Северного фронта, в которой сообщалось, что после потери пригородных укреплений у Искуля «настроение рядового состава претерпевает резкий перелом к лучшему, с приближением войск к рубежам Родины». А 27 июля последовал доклад командующего Галицким (Юго-Западным) фронтом генерала Беляева о том, что отступление окончательно остановлено и положение армии укреплено. Сам генерал Корнилов, новый главнокомандующий, в своем первом докладе Временному правительству 2 августа дал обнадеживающую картину общего положения на фронте, выразив намерение возобновить наступательные действия в Галиции в ближайшее время.

Я посвятил так много места описанию остро патриотических и крайне напряженных реакций, испытанных Россией в июле-августе 1917 г., чтобы разъяснить читателю всю работу сторонников задуманного военного мятежа по психологической подготовке об их нападении на правительство.

Эта подготовка состояла:

1) в умышленном преувеличении трудностей на фронте и очень больших страданий, испытываемых армией;

2) в требовании от правительства демагогических мер, заведомо неисполнимых, для восстановления дисциплины;

3) в очернении всех демократических организаций в армии; и

4) в ведении открытой кампании в прессе в пользу генерала Корнилова как «единственно возможного спасителя России».

Эта демагогическая кампания по возбуждению в определенных кругах чувства патриотического негодования не ослабевала, а, наоборот, усиливалась по мере оздоровления на фронте. И действительно, при господствующем патриотическом настроении, оживлявшем всю страну, эта игра на болезненных чувствах уязвленного патриотизма дала заговорщикам превосходные результаты.