С лица Никиты схлынули все краски. Он застыл, прищурился и еле слышно спросил:

– Что ты сказала?

– Я говорю, что ты очень-очень хороший. Даже не так – ты замечательный, самый лучший, просто потрясающий. Но что, если ты ошибся? Что, если я не та, кто тебе нужен? Почему ты в этом так уверен? Почему ты…

– Уходи.

– Что? – Юля опешила – его голос звенел льдом.

– Уходи. Собрала вещи? Вызывай такси и уходи.

Он резко развернулся и вышел на балкон, впервые на её памяти хлопнув дверью. Юля застыла, пытаясь понять его реакцию, но никаких внятных мыслей в голову не приходило. Словно кто-то включил белый шум, и теперь он гудел в ушах помехами, отсекая всё извне. Как на автомате она вызвала машину, переоделась и запихнула Ленни в переноску. Подумав, оставила платье и туфли, отнесла пакеты и переноску в прихожую и снова посмотрела на Никиту – он словно прирос к балкону, не шевельнувшись ни разу за всё это время. В груди стало больно, что-то сдавило с огромной силой, не давая возможности вздохнуть. Юля прижала руку к горлу и вздрогнула, когда телефон оповестил о том, что такси подъехало. Надела куртку и подошла к балкону, робко открывая дверь.

– Я уехала, – сказала она, но Никита даже не обернулся. Тихо прикрыв за собой дверь, Юля в последний раз окинула квартиру, ставшую такой родной, взглядом, и вышла в подъезд. Пересекла двор, ни разу не обернувшись, чувствуя его взгляд спиной, положила вещи в раскрытый багажник, забралась на заднее сидение, пристроив Ленни рядом, и только тогда всхлипнула, подавилась слезами, обняв себя руками. Водитель покосился на дом, заметив застывшую на балконе фигуру, покосился на адрес, вбитый в навигатор, и едва заметно качнул головой, трогаясь с места. Очередной мажор выгнал очередную дурочку, ничего нового.

Когда она шла через двор, такая трогательная, маленькая, с пакетами и переноской, хотелось сорваться с места и бежать, крича, умоляя, настаивая, чтобы осталась. Только это было бесполезно, и всё, что Никите осталось – смотреть, как она уходит. Так же стремительно, как и ворвалась в его жизнь.

– Ты очень хороший, правда, но я… Я не сделаю тебя счастливым, понимаешь? А ты не сделаешь счастливым меня. Ты замечательный, самый лучший человек на свете, добрый, честный, надёжный. Ты обязательно найдёшь девушку, которая сможет оценить тебя по достоинству. А я… Кит, я люблю Диму. По-настоящему люблю, понимаешь?

– А я, значит, был не по-настоящему?

– А ты… Ты – это ты. Надеюсь, ты когда-нибудь сможешь меня понять. Прощай.

И снова эти слова, обобщённые, за которыми кроется так много лжи и попыток скрыть собственное предательство. Наверное, это к лучшему, что Юля ушла сейчас, наверное, потом было бы ещё больнее. Хотя куда больше – Никита не представлял. Не нужен. Он не нужен ей, не был нужен Алине, он вообще никогда и никому не будет нужен. Пустое место. Ничто. Приз, который многие желают заполучить, но никто не знает, что с ним делать. Поставить на полку и сдувать пыль, или хвастаться перед друзьями? Ты очень хороший, но… И что делать с этим но он не знал. Он не хотел быть хорошим, он хотел быть нужным. Любимым. Необходимым. А не просто очень хорошим. Злость закипала медленно, поднималась к горлу, душила, отдавала горечью на языке. Никита медленно зашёл в гостиную, глядя перед собой пустым, невидящим взглядом. Не заметил, как разогнало свой ход сердце, как кровь прилила к лицу. Ты очень хороший, очень-очень хороший– звучало в голове набатом, билось в виски. Он никогда не станет для кого-то целым миром. Никогда не станет родным и близким. Он обречён оставаться просто хорошим. Не хорошим, сука, за-ме-ча-тель-ным.

Коробочка, которую Никита всё это время держал в руках, пролетела через комнату и ударилась во входную дверь, раскрываясь. Хороший-хороший-хороший– пульсировало в висках. Кружка с Юлиным недопитым чаем, чайник и тарелка с печеньем, пульт от телевизора, ноутбук – всё это летело на пол, рассыпаясь, как сыпалась его жизнь. В очередной раз. С очередной попыткой стать таким, как все. Стул ударился в кухонный шкаф, оставляя едва заметную вмятину на гладком дереве. Перед глазами плясали яркие точки, казалось, он может дышать огнём и плеваться ядом, дыхания не хватало, но Никита, не замечая, крушил всё, что попадалось под руку, превращая идеально начищенные, вылизанные кухню и гостиную в груду обломков. Хороший. Он устал быть хорошим, устал быть приятным, устал. Пальцы впились в стойку до хруста, по телу пробежала дрожь, сперва лёгкая, едва заметная, она постепенно перешла в крупную, заставляя сжиматься каждую мышцу. По лицу бежал пот, капал на гладкую поверхность стойки, а сердце сошло с ума, ломая изнутри рёбра.       Ему было пусто. И темно. Пустота, темнота и ненавистное слово «хороший», личный ад, из которого нет и не будет выхода. Ноги подкосились, Никита рухнул на пол, сжимаясь в комок, не ощущая слёз, текущих из глаз, не понимая, где находится и что происходит. Он только знал, что если свернуться и стать как можно меньше, всё пройдёт. Он исчезнет, боли не будет. Не будет ничего…

Никита не знал, сколько времени пролежал так, на полу, среди обломков мебели и своей мечты. Когда он пришёл в себя, было ещё светло, тихо шелестел дождь. Мышцы одеревенели, майка прилипла к телу, в горле саднило. Словно во сне, он оглянулся, разглядывая учинённый погром, провёл рукой по влажным волосам и медленно побрёл в ванную.

Юля не помнила, как добралась до дома – всю дорогу она держалась, чтобы не разрыдаться, попутно успокаивая шипящего Ленни, которому такие частые переезды явно не пришлись по душе. Но когда показался её подъезд, слёзы снова вскипели на глазах, и расплачивалась с таксистом Юля уже не автомате, стремясь как можно скорее оказаться дома, отгородиться ото всего мира и упасть в пучину отчаяния. Квартира встретила тишиной, свежестью – Маринка забыла закрыть окно на кухне, когда оставляла проветриться – и непривычным хаосом. То, что когда-то казалось привычным беспорядком, теперь резало глаз: брошенная на диване одежда, пара кружек на столе и подоконнике, небрежно брошенное на стул полотенце. Это составляло её жизнь, но сейчас раздражало.

Юля машинально расправила заломившуюся клеёнку на столе, перенесла в раковину кружки и несколько тарелок, расставленных по квартире, сбросила в стирку одежду и только перед подоконником зависла, поняв, что собирается вытирать пыль. Что она вообще творит? Сказка кончилась, можно возвращаться к привычной жизни. И в её жизни маниакального стремления к чистоте точно никогда не наблюдалось. Губы дрогнули, рука, держащая мокрую тряпку, разжалась, и Юля медленно опустилась на пол, прислонившись к стене под окном. Что она сделала не так, что сказала? Как умудрилась обидеть Никиту невинной, в общем-то, фразой? Она не знала. Но легче от этого не становилось, наоборот, слёзы хлынули из глаз, рыдания начали душить, заставив лечь на пол и прижать колени к животу. Потом ей станет легче. Позже. А сейчас надо просто это пережить. И всё будет по-прежнему. Хотя кого она обманывает? По-прежнему уже никогда не будет.