2. Вопрос разоружения 3,5 млн офицеров и солдат вне метрополии. Наилучшим решением было бы осуществить это по прямому приказу его величества императора; японские вооруженные силы самостоятельно разоружаются и складывают оружие по своему согласию. Следует полагать, что все решения будут соответствовать правилам Гаагской конвенции и к «чести солдата» будут относиться с уважением, что выразится, в частности, в том, что офицерам будет разрешено оставить при себе мечи.
3. Так как некоторые войска находятся на удаленных от страны территориях, им следует дать необходимое время для прекращения боевых действий.
4. Для доставки продовольствия и медикаментов в отдаленные японские гарнизоны и для транспортировки раненых должны быть предприняты необходимые меры или со стороны союзников, или, при предоставлении необходимых транспортных средств, самими японцами.
Это замечательное послание от побежденного противника победителю было, как представляется, очень логичным для японских военных. Казалось, они забыли о том факте, что японский запас «доброй воли» систематически истощался на протяжении всех 14 лет, прошедших с Маньчжурского инцидента. Что осталось от нее, растворилось в дыму Пёрл-Харбор. В этом отношении Япония была банкротом. Но истинный смысл ноты японцев был в том, что она показывала их глубокую обеспокоенность возможными эксцессами, которые могли произойти, когда начнется разоружение войск и оккупация страны, и грозившими выйти из-под контроля.
Для союзников просьба о предварительном уведомлении начала ввода оккупационных войск попахивала западней. Все же все ответственные ведущие японские политики были искренне убеждены в том, что необходимы мобилизация полиции и соответствующие подготовительные меры, чтобы предотвратить нежелательные инциденты, когда оккупационные войска сойдут на берег.
Утверждение о необходимости минимальной численности гарнизонов вне городов с минимальным количеством войск также вызывало подозрение в обмане со стороны союзников. Естественно, что побежденная страна хотела бы иметь самое незначительное количество иностранных воинских подразделений на своей земле и она предпочла бы убрать их с глаз долой и расположить в сельских районах. Допустить оккупационные войска в столицу и крупные города, которые контролировали бы воздушные, наземные и морские коммуникации, было против желания любой страны. Все же Того и военные имели обоснованные причины минимизировать трения в отношениях с союзниками, и они хотели бы избежать демонстрации мощи союзников, которая, как они опасались, может спровоцировать население на выступление.
Пункт второй, о саморазоружении войск, находившихся за границами Японии, казался просто смехотворным. Кто бы мог себе серьезно представить, что союзники будут терпеливо стоять поодаль, пока безнадзорные японцы будут (возможно, очень медленно) складывать свое оружие? Некоторые вполне могли бы «забыть» отдать свою винтовку. Другие могли припрятать оружие на черный день. Это «добровольное» разоружение могло стать подтверждением мифа, что в действительности японские армия и флот не выступили на последний решающий бой, к которому они якобы готовились, только из-за того, что император приказал им остановиться, но не потому, что они были разбиты.
Того был реалистом, и он считал ничтожным шанс, что союзники примут это предложение. Он включил этот пункт только по причине того, что это было требование военных, и потому, что он ощущал всю чувствительность этого вопроса. В древней Японии самурая традиционно узнавали по его мечам. Право носить оружие принадлежало только ему, и это ставило его, ясно и определенно, на вершину социальной пирамиды. Наследники самураев, офицеры армии и флота, ревниво охраняли свое право носить оружие, особенно желанный меч. Традиция говорила от имени этой полосы славной священной стали, заключенной в красивые деревянные ножны.
Культ меча восходит к малоизвестной предыстории Японии, когда богиня Солнца подарила меч своему внуку. Одной из трех священных реликвий Японии был и есть этот меч. Железные мечи были в ходу на Японских островах по крайней мере за шесть столетий до нашей эры. Изготовление мечей было всегда одним из благороднейших ремесел, и к нему относились с религиозным трепетом.
Когда кузнец изготавливал лезвие меча, он надевал кимоно, какое носил каждый придворный, вывешивал симэнаву (веревку, сплетенную из рисовой соломы, к которой прикреплялись бумажные ленты сидэ, по традиции помещавшуюся над входом в дом под Новый год), символ чистоты, и уединялся, прекращая общение с миром, для выполнения непростого и тайного задания. Это было подобно священнодействию. Мастер, изготавливавший мечи, должен был обладать высшими достоинствами и быть абсолютно преданным своему ремеслу. Меч был воплощением чистоты и справедливости; и существовало поверье, что, если нечестивые помыслы овладеют мастером в процессе ковки меча, они повлияют на крепость клинка и на его владельца. Такой меч никогда не будет служить добрым целям.
В древние времена самурай клялся своим оружием; эта клятва была нерушима, и ее могла нарушить только смерть. Меч был поистине священным оружием, которое должно было искоренять зло и утверждать справедливость. Искусные мастера изготавливали из качественной стали мечи длиной от двух до трех с половиной футов (длинный меч тати или дайто) и короткие мечи (катана). На протяжении столетий японские клинки славились на всем Востоке. Там, естественно, научились ценить эти произведения оружейного искусства.
Мундир офицера японской армии был неполон без этого избранного оружия. Японский офицер был готов потратить десятимесячную зарплату и, если необходимо, заложить свой дом и землю и выплачивать проценты в течение многих лет, только чтобы приобрести эту незаменимую вещь. Принимая во внимание эти тесные связи с мечом, экономические, исторические и эмоциональные, военный человек, и Того и кабинет прекрасно знали об этом, не мог отдать свой меч без борьбы. В конце концов, во времена правления деда императора был издан эдикт, что самурай больше не может носить свои мечи, что вызвало восстание в Сацуме против императора Мэйдзи. Сложить свою винтовку, свой пистолет или пулемет — не было вопросов. Но семейную реликвию? Сделать это было совсем нелегко.
В итоге Того настоял на том, чтобы военным было позволено оставить их мечи и тем самым сохранить честь воина.
Надежда Того на применение статьи 35 Гаагской конвенции могла вызвать только раздражение среди союзников, так как их неоднократные протесты по поводу возмутительного отказа японского командования выполнять требования Конвенции об обращении с военнопленными оставались без ответа.
На первый взгляд, 3-й пункт документа выглядел как явная попытка продолжить ведение боевых действий до тех пор, пока японское командование не решит прекратить сопротивление. Было маловероятно, что его примут. Но в действительности это означало, что, вероятно, связь со многими японскими гарнизонами потеряна.
По мнению Того и гражданского Кабинета министров, было очевидно, что потребуется какое-то время, чтобы убедить командующих войсками в том, что принятие капитуляции было личным желанием императора и подлинным приказом военных властей. Планировалось, что братья Хирохито направятся в отдаленные районы с вестью от императора, что капитуляция вполне законна. Полагали, что это будет необходимо из-за технических проблем с радиосвязью и необходимости оповестить о капитуляции от лица самых высших представителей государства.
Армейские командиры подсчитали, что потребуется от двух дней до нескольких недель, чтобы сообщить новость войскам, что зависело от того, насколько далеко они расквартированы или насколько фанатичны. Впоследствии события показали, что их страхи были вполне обоснованны. В некоторых отдаленных и изолированных гарнизонах приказы о капитуляции с презрением игнорировали; считалось, что это подлые уловки союзников, и боевые действия продолжались неделями.
Пункт 4 был прямым призывом к гуманитарным акциям с целью спасения жизней японских солдат. Это было также унизительным признанием, что Япония, некогда владевшая третьим по величине флотом в мире, теперь была вынуждена выпрашивать у судовладельцев транспортные средства в случае чрезвычайных обстоятельств, не говоря уже о рядовых потребностях.
Высшие чины армии и флота охотно одобрили черновой вариант меморандума Того. Реалисты из их среды опасались, что возможность принятия его невелика. Не столь прагматичные командиры полагали, что он правильно трактует наиболее актуальные вопросы, хотя было бы желательно более широко отразить их конечную цель и детализировать их. Если Того согласится на это.
Министр иностранных дел, должно быть, понимал, что союзники вряд ли благосклонно примут его заявление. Возможно, он просто делал вид, что он идет навстречу пожеланиям военных. В любом случае он выпустил стрелу в воздух, и она упала на землю неизвестно где, и никто не поднял ее и не сообщил о ней.