Вместе с Судзуки уходил с конференции его незаменимый помощник Сакомидзу. Конференция потрясла секретаря. Он еще не решил для себя, было ли принятое решение благом для Японии, он все еще колебался. Но в конце концов ему удалось убедить себя, что император не мог ошибаться.
Его размышления были прерваны, когда он и премьер вошли в вестибюль. Генерал-лейтенант Ёсидзуми, начальник Бюро военных дел, подошел к адмиралу и загородил ему дорогу. В его голосе послышалась враждебность, когда он обвинил Судзуки: «Значит, вы солгали нам, господин премьер-министр?»
Судзуки застигли врасплох. Прежде чем он смог ответить, военный министр Анами встал между ними, стараясь отвести Ёсидзуми в сторону. В надежде успокоить взволнованного офицера, Анами произнес: «Будьте добры, успокойтесь. Я понимаю вас, Ёсидзуми». Премьер устремился вместе с Сакомидзу к выходу, сел в ожидавший его лимузин и уехал в свою резиденцию. Секретарь кабинета немедленно начал оповещать министров о чрезвычайном заседании правительства, чтобы воплотить в жизнь волю императора.
Реакция Ёсидзуми была первым индикатором настроений в армии, все основные трудности были еще впереди.
Министр иностранных дел Того, с посеревшим от усталости и крайнего напряжения лицом, тщетно пытался найти в толпе участников конференции своего сотрудника Тосикадзу Касэ. Тот, уже давно сбежав из вестибюля, спасаясь от нестерпимой жары и кровожадных москитов, теперь сидел в лимузине министра иностранных дел и ждал. Его нетерпение достигло высшей точки; Касэ, выпускник Амхерста, внимательно вглядывался в лицо Того, чтобы разрешить мучивший его вопрос. Краткий ответ Того, что император решил принять мирные условия, был для Касэ как глоток свежего воздуха. Впервые за последние месяцы его надежды, что Япония будет спасена, подтвердились. Для этой чувствительной души было важно, что не напрасны были усилия фракции пацифистов, которые незаметно для всех боролись за такой исход в течение двух последних лет.
Того вспомнил декабрьский вечер 1941 года, когда он сообщил императору, что все возможности исчерпаны и что война неизбежна.
«Находясь под глубоким впечатлением от поведения императора и понимая его благородное чувство братского единства со всеми народами и одновременно его неуступчивость в вопросе войны, на краю которой мы уже находились, я, выйдя от него, медленно шел, сопровождаемый придворным чиновником, длинными коридорами дворца, наполненными торжественной полуночной тишиной. Проходя через ворота Сакашита, я посмотрел на ярко сиявшие в небе звезды и ощутил, как меня наполняет божественное дыхание окружающего мира. Проезжая через Дворцовую площадь, погруженную в глубокое молчание, куда не доносилось ни звука со стороны спящего города, я слышал только хруст гравия под колесами своей машины. И я подумал, что через несколько коротких часов наступит рассвет одного из судьбоносных дней в истории мира… На протяжении предыдущих полутора месяцев, отдавая всего себя работе ради блага человечества и моей страны, я пришел к убеждению, что курс, который мы избрали только по причине отсутствия выбора, получит одобрение на последнем высшем Небесном суде… Возвратившись домой из Императорского дворца в самый канун войны… я почувствовал, что, приняв участие в таком важном событии, я истощил все свои силы и способности, но продолжал твердо верить, что Небеса различат сердце, верное стране и человечеству».
Небесное «суждение» состоялось — звезды остались на прежнем месте, но те коридоры и дворцовые здания, вместе с одним «шансом в тысячу лет», исчезли в языках пламени. Ныне наконец-то император смог высказаться.
Того поехал в резиденцию премьер-министра, чтобы участвовать в заседании кабинета, а Касэ отправился в министерство иностранных дел, где уже давно в нетерпении ожидали известий старшие чиновники. В темной комнате с затемненными люстрами Касэ сообщил им о принятом решении. Почувствовав, как уходит напряжение, все принялись за составление посланий, чтобы оповестить остальной мир о выборе Японии.
В то время как утомленные участники Императорской конференции медленно поднимались друг за другом по узкой сырой лестнице и выходили под прозрачный лунный свет, проникавший сквозь кроны сосен, окружавших бомбоубежище, состоялось еще одно заседание.
Ровно в 2:33 ночи император вызвал маркиза Кидо, хранителя печати, в свою библиотеку. Хирохито рассказал главному советнику вкратце о результатах конференции и своем заявлении, которым она завершилась и которое, надо надеяться, завершит и войну.
Кидо встречался с императором днем 9 августа шесть раз, проведя с ним в общей сложности два часа. Но Кидо не только вел организационную работу, он также давал советы главному исполнителю. Он провел с ним последние двенадцать минут перед его моментом истины. Теперь, когда был сделан бесповоротный шаг, он, ошеломленный произошедшим, слушал своего императора; его продолжали обуревать эмоции, он снова проигрывал в уме ключевые фразы и предложения. Это был один из немногих моментов в его жизни, когда словоохотливый хранитель печати не мог сказать ни слова.
Кидо наклонил голову и отвел взгляд от своего собеседника. Он не мог смотреть на своего суверена, находившегося в состоянии крайнего потрясения. Возможно, его охватило на миг чувство вины; возможно, это был всего лишь невольный вздох при воспоминании о пяти с половиной годах, в течение которых он постоянно давал советы его величеству. Его совет довоенной поры вдохновил экстремистов и уменьшил влияние пацифистов, способствовал продвижению Коноэ и Тодзё. Его императору был необходим совет и в эту тяжелую минуту.
В 2:38 ночи Кидо откланялся императору и отправился домой. Он вспомнил о событиях почти четырехлетней давности, случившихся 8 декабря 1941 года. В тот же самый утренний час он ехал в противоположном направлении, из дома к себе на работу для встречи с министром иностранных дел Того, чтобы выразить ему свою радость или сожаление, в зависимости от того, как повернутся события этим утром. Сейчас в его сознании проносились мысли, которые одолевали его в то теперь уже далекое утро. «Когда я поднимался вверх по крутой улице квартала Акасака (как он написал в своем дневнике 8 декабря 1941 года), я увидел всходившее над домами солнце. Я подумал, какой это глубокий символ для страны, только что вступившей в войну с Соединенными Штатами и Англией, двумя величайшими державами мира. Я закрыл глаза и начал молиться за победу пилотов нашей морской авиации, атакующих в данный момент Пёрл-Харбор». Новости о «славной» победе пришли после 4 часов утра.
Было три часа ночи, когда хранитель печати заснул, словно провалившись в сон. Он спокойно спал первый раз за несколько последних месяцев. Но внезапно он пробудился. На рассвете вражеские бомбардировщики разбудили Кидо и сотни тысяч токийцев. Снова оказавшись перед лицом мрачной реальности, Кидо понял, что еще совсем не скоро он сможет по-настоящему отдохнуть.
В то время как хранитель печати устраивался на своем
Чуть больше чем 12 часов прошло с прошлого заседания с тем же самым вопросом на повестке дня 9 августа. Минуло 23 часа с тех пор, как русские бросили на чашу весов свою решимость действовать. Эти часы были потрачены на колебания и пустые разговоры, во время которых Нагасаки и 74 тысячи его жителей рода Ямато были стерты с лица земли.
Того, сильно уставший и почти потерявший голос, но все еще полный решимости, кратко рассказал об Императорской конференции. Так как последнее слово осталось за его величеством, Того предложил правительству принять потсдамские условия с единственной оговоркой, на которую согласились все. Министр подчеркнул крайнюю необходимость принятия решения и объяснил, что Хиранума, председатель Тайного совета, также участвовал в конференции.
Кабинет сразу же выразил согласие, не ставя вопрос на обсуждение. Даже Анами молча согласился. Только министр внутренних дел Абэ пытался оспорить решение и пусть с неохотой, но голосовал за, хотя и отказался подписать официальный документ. «Я не вижу необходимости его подписывать», — недовольно произнес он. На протяжении всей своей карьеры он был шефом полиции и грозой для экстремистов; и он продолжал опасаться возможного мятежа. Более того, он был хорошо знаком с техникой запугивания оппозиции и практикой политических убийств несогласных. Он считал, что подписание документа о капитуляции равносильно тому, как если бы кто-то поставил свою фамилию под собственным смертным приговором.
Министр просвещения Ота, близкий друг Хиранумы и последовательный правый деятель, терпеливо объяснял: «Необходимо соблюсти процедуру подписания, поскольку решение Императорской конференции не будет иметь силы, пока все члены правительства не возьмут на себя ответственность за его выполнение». Он посоветовал Абэ подписать; его поддержали все члены кабинета, раздраженные неожиданной задержкой, и министр нехотя поставил подпись под документом.