А из-за чего?

Из-за того, что племянница, мадемуазель Марта, посмела признаться: она, этакая новая Джульетта, полюбила барона Анри де Венаска — второго Ромео.

А отец не проклял дочь и готов был ее простить.

Господин Жан де Монбрен унаследовал фамильную вражду к Венаскам. Вражду во всей ее ярости. Он твердо верил в виновность Большого Венаска, хотя того и оправдали. Жан говорил всем и каждому, что его отца, старого Монбрена, убил Большой Венаск.

Говорил он это и нынче утром, при прощании, которое выдалось бурным. Марта же возражала ему и говорила, что Венаски не душегубы.

А потом, когда брат и племянница уехали, гнев старого дворянина тут же прошел, сменившись какой-то прострацией, которая в конце концов излилась слезами.

Он остался один, не хотел выходить из комнаты и даже забыл поужинать. Слуги в замке видели его в такой ярости, что никто не посмел и слова ему сказать.

Итак, два выстрела вырвали господина Жана де Монбрена из его душевной летаргии.

Он вскочил, бросился к окну и крикнул:

— Что это там за шум?

— Право слово, — сказал старик Жером фермеру Мартену Бидашу, — пора уже все рассказать господину Жану.

И крикнул в ответ хозяину:

— Надо вам взять ружье, сударь: черные грешники на подходе!

Это слово подействовало на старого дворянина так же, как действует боевая труба на слух старого боевого коня, который, долго осужденный ходить в тягле, радостно ржет при знакомом звуке.

— Черные грешники! — воскликнул Монбрен. — Ну, мы им устроим прием!

Через пару минут он был готов.

Фермеры, слуги — вся отважная верная армия вдруг увидела в своих рядах господина Жана де Монбрена с охотничьим ружьем в руках и с пистолетами за поясом.

Голос его был звонок и отчетлив, глаза сверкали; он стал во весь свой высокий рост, лишь немного сутулясь, и, казалось, к нему вернулась вся его молодая сила.

— А кто стрелял? — спросил он.

— Нарсис, — ответил фермер.