— Отчего ж плохой? — возразил неожиданно Россохатский. — Сама посуди: не было у нас ничего и вот — две любви.

Стихи Горького, для которых Андрей сам придумал напев, еще звучали в душе, и тяжко было понимать: где-то живут в мире сказки и песни, да вовсе не для него и не о нем!

И выдавил из себя, тоже внезапно:

— Лучше уж помереть человеком, чем жить свиньей.

Катя, кажется, не поняв его, согласно качнула головой.

— Истинно так. Наш народ по будням затаскан, и оттого много невзгод.

Спросила, поднимаясь на ноги:

— Что в котелок совать-то? Одними песнями не прожить. Рыбу, какую запасли, беречь надо. Неблизкий путь.

— Потерпи, Катя. Даст бог, подстрелю зверя.

На следующий день он сказал, что соорудил у водопоя скрад и проведет ночь в засаде.

Как только стало смеркаться, Россохатский взял карабин, весь запас патронов («один потрачу на изюбря, два останутся в дорогу») и направился к водопою.

Убедившись, что ветер дует от озера к скраду, залез в густой шалаш у скалы и, проделав небольшую дыру в ветвях, просунул в нее дуло.

Теперь оставалось лишь ждать и надеяться на удачу.

На озере или рядом с ним, в болотце, громко квакали лягушки, и их безустанные вопли сердили Андрея. Он боялся прослушать появление изюбря, да к тому же твердо знал, что надрываются квакуши обычно к сильному дождю.

Однако делать было нечего. Россохатский постарался отвлечься от надоедливого крика, размышляя о будущем. Маленькая, еще не успевшая огласить мир своим первым плачем, но тем не менее уже чрезвычайно важная человеческая жизнь круто меняла устоявшееся направление мыслей. Теперь не только Катя, но и он сам обязаны были отказаться от бегства за границу. Через неделю или через две женщина уже не сможет двигаться быстро, а переход реки, да еще, возможно, под огнем пограничников, ей вовсе не по силам. А если ее и ребенка убьют? Что делать тогда за рубежом Россохатскому? Как ни думай, а выходит: надо идти к людям — и пусть будет, что будет…

В скрад начал резко постукивать дождь. Андрей плотнее запахнулся в шинель, постарался забыть о непогоде и снова стал думать о том, что его ждет.

А может, все обойдется благополучно — и тогда он увезет Катю к себе на Урал, и старый Россохатский несомненно порадуется выбору сына. Они станут жить тихо, как-нибудь зарабатывать на хлеб — разве худо? После такой войны и жестоких испытаний, выпавших на их долю, даже простая мирная жизнь, без особых радостей и треволнений, — уже благо, и помоги им бог истратить свой век под прочной крышей деревенской избы.

Ну, а коли сошлют на Север? Что ж — и на Севере живут люди. Катя тоже уедет в изгнание, и ссылка будет уж не такой горькой.

Дождь сильнее забарабанил по скраду и вскоре превратился в ливень. Потоки воды, стекавшие по веткам, попадали внутрь шалаша. От шинели запахло мокрой шерстью.

Россохатский уныло прислушался к шуму косохлеста и решил немного посидеть с закрытыми глазами. Он позволил себе это в уверенности, что ни изюбри, ни сокжои, ни кабарга не придут на водопой в такую погоду.