Глеб стушевался.
— Так, это, одного и нашел…
— Ну-у!
— Деревня заканчивается у самого лес, а дальше дорога. В полверсте от околицы мельница поставлена. Вот мельник на ней живехонек…
— А тебе не показалось странным, что деревенские не сеют, не пашут, занимаются исключительно охотой и огородами, а мельница считай в деревне есть, а?
— Ну, так здеся все просто, боярин-батюшка. Деревня церкву имеет, люд в ней живет крещеный, в Христа верующий. Мельник тоже христианин. По округе соседние деревни славят родных богов, а землю возделывают, хлеб ростят, им все едино в какого бога Петруха верует, главное помол. Видать добрый из него мельник. Да и деревне через него, какой-никакой, а прибыток. Одним словом, чего такого — Русь-матушка. В ей всем места и дела хватить.
— Ну-ну! Все ко мне! — подал команду. — По коням! Веди Глеб, показывай своего мельника.
— Бог наказал Лесную и ее жителей. — Обреченно, скорее выдохнул, чем произнес слова мельник.
Печальный, меланхолический взгляд коснулся лица боярина. Удал, стоявший за спинами боярина и скандинава, заметил под радужной оболочкой глаз аборигена полоску белка. Широколицее, бородатое лицо собеседника, казалось, излучало усталость и нерешенные жизненные проблемы. Было явно видно, что зрелый мужчина стыдится своего положения.
— Сначала по округе поползли слухи. Потом соседи из дальних от нас деревень сорвались с мест, семьями со всем скарбом потянулись к нам с просьбой к обчеству принять. При этом рассказывая, как мы думали про небылицы.
— Чего ж не приняли?
— Язычники. — Видно поняв, что перед ним не единоверец, мельник потупился. — Батюшка сказал от лукавого сбегли, а правильную веру отринули. Не хотели они креститься, вот им остаться и не позволили!
— Эх вы! Случись ранее такое с вами, вас бы приютили!
— Может и так. Седмицу тому, в деревне объявился человечишка. Сам я его не видал, но кум приходил, рассказывал. Старикашка горбатый попросился у нашего старосты остаться в Лесной на прожиток. Мол, обузой не будет, а за поставленную обчеством избу деньгой заплатит. Емеля наш, спрос учинил, в какого бога верует чужак. Ну, тот засмеявшись, и скажи, мол, бог у него свой и точно не Иисус. Емеля ему отлуп заказал. Грит, иди до своих, в округе еще три деревни имеются. Они примут, а у нас все правоверные христиане, в церковь ходят, богу молятся, да и батюшка, как бы против такого соседства с язычником, ясно против будет. Чуть не повздорили. Выгнали из деревни чужака. Тот, уходя, слово приносящее порчу, вредящее християнам произнес, де вы свой урок сами заслужили. Ты ведь знаешь, боярин, урочить — значит говорить недоброе, во вред кому-то. Видишь, наслал-таки колдун на деревню порчу, теперь куда взгляд ни кинь, всюду смерть.
Петро сидя на чурбаке напротив боярина, в окружении стоявших на ногах дружинников прямо у распахнутой двери водяной мельницы повествовал о том, что происходило в родном поселении. Весь вид его говорил о том, что боится до колик в животе, что готовился умереть в скором времени, и что рад до чертиков прибытию боярина с воями. Удалу, даже на одно мгновение показалось, что осмысленный взгляд Петра, скользнувший по людям, озарился какой-то не людской радостью. С чего бы так прагматично радоваться?
— Дальше что было? — думая о чем-то своем спросил мельника Садко.
— Дальше? Дальше в лесу объявилась злобная тварь. Я сам ее издаля видел. Страшна, прости Господи, аки диавол.
— Ростом высокий, об одном глазе, в плечах пол-аршина, на голове щетина, на клюку опирается, сам страшно ухмыляется. — Произнес стоявший в воинском кругу Первак, воин в летах, уважаемый всеми в дружине. Это он чаще других опекал молодого Бежана.
— Точно! Она, тварь! Сильна, огромна и шерстью обросла вся. А, Микола, царствие ему небесное, сказывал, что и вонюча не в меру. А то, что на клюку опирается, так все едино вертка и быстра. Вот. — На одном дыхании подтвердил хозяин мельницы.
— Ты-то откуда знаешь, Первак? — удивился боярин, переведя взгляд на своего дружинника.