Не знаю. Пока не знаю. И у меня нет времени на раздумья, потому что Одера сразу ведет меня в дом, где на стене под однострунной скрипкой висит черно-белая фотография женщины.

Это мать.

С нее все началось, так что если уж беседовать по-божески, то начинать нужно с матери. И с истории, наложившей отпечаток на всю жизнь этого человека.

Мою мать звали Тереса Аназа. Отца – Одера Ойоде. До меня мать родила тринадцать детей, но все они умерли. Оспа, малярия, коклюш. Родители были очень бедны, и им нечем было заплатить доктору.

Никто не предполагал, что я выживу. У матери был уже очень большой живот, когда она отправилась навестить свою сестру. Муж тети, Ньянгома Оберо, был рыбаком, они жили на самом берегу Озера в селе Лиунда. Иногда дядя давал моим родителям рыбу. Мать ходила к ним раз в несколько недель.

От нашего дома до Озера было далеко, но мама не хотела оставаться там на ночь, поэтому, хотя и смеркалось, пустилась в обратный путь. Ей говорили: “Не ходи. На дороге полно гиен”. Всего несколькими днями ранее они сильно покусали одного мужчину.

Но мать заупрямилась. А если она упрямилась, переубедить ее было невозможно. Она попрощалась, обняла тетю, взяла узелок с рыбой и двинулась в сторону родной деревни.

Она шла и шла, пока солнце не спряталось за Озером и не стало холодать. Наступила ночь, а мать все шла.

Примерно на полпути ей стало нехорошо.

До меня она родила тринадцать детей и наверняка знала, что должно вот-вот случиться. Она подыскала подходящее местечко недалеко от дороги. Легла на землю – посреди поля, одна, вдали от людей. Потужилась. Показалась моя головка. Она снова потужилась и родила. В четырнадцатый раз роды проходят гораздо проще.

Мать сорвала острую траву и перерезала пуповину. Потом выдернула из земли кактус, а ямку от корней выстлала последом. Завернув меня в него, сама села рядом.

Издалека доносился вой гиен. Мать была уверена, что они почуют запах крови и придут. Позже она не раз говорила мне, что ждала смерти – моей. Но и своей тоже. Ей столько всего довелось пережить, что она была готова.

Однако гиены всю ночь кружили вокруг нас, но так и не приблизились.

А я не умер.

На рассвете мать завернула меня в какую-то тряпицу и отправилась в деревню. Когда она явилась, люди не могли поверить, что она пришла с живым младенцем. Все сбежались в наш дом. Пришел и один мудрый старик, умевший лечить и знавший будущее. Он сказал: “Если его не трогают гиены, значит, он будет жить очень долго”.

Старик оказался прав. Гляди, мне уже восемьдесят лет, а моей жизни хватит на десятерых.

Мы жили бедно, но не припомню, чтобы я ходил голодный. Чаще всего мы ели маниок или кассаву – муку из маниока с какими-то овощами. Мясо на столе появлялось крайне редко. Отец всегда держал две-три коровы, но, зарезав одну из них, он вез все мясо на базар: деньги были нам нужны, чтобы расплатиться с долгами – мы вечно занимали у соседей.

Пища моего племени, луо, довольно похожа на пищу мзунгу, то есть белых людей. Основа нашего питания – вареные овощи или мясо. Мзунгу едят картошку; мы – маниок, кашу или рис. Вот только мзунгу не хватит только каши или маниока с кусочком мяса: им подавай еще запеченный сыр, сверху надо выложить овощи, а мясо загодя потушить в вине. Кухня мзунгу — это еда людей, которые хотят показать, что в их руках власть. Потому что еда – это власть, я понял это, когда готовил для президентов. Если у тебя есть еда, то у тебя есть женщины, есть деньги, есть восхищение людей. Ты можешь получить все, что пожелаешь.

Еда луо – это еда людей, которые знают голод. Ты ничего никому не доказываешь. Ты ешь, просто чтобы были силы работать.

Пока я жил с родителями, я брался за разную работу. Сначала немного музицировал – играл на оруту, это такая скрипка, популярная среди луо: водишь смычком по одной струне, а инструмент упираешь в бедро. Так я подрабатывал на свадьбах и других праздниках.