Тех, кто рассказывал мне о навигации, я часто просила: посоветуйте, как лучше ориентироваться, как укрепить память, – или искала ответы в их работах. И все время удивлялась тому, как все просто. «Учитесь рисовать, – сказал Рубин. – Мы не слишком хорошо умеем отображать мир. Обращайте внимание на все, что происходит вокруг, делайте эмпирические наблюдения, организуйте их в систему – вот и все». Тристан Гули, британский специалист в области традиционной навигации, советует изучать природу. Гарольд Гатти советовал гулять, лучше всего в одиночестве, и «думать только о внешнем мире. Тот, кто идет на прогулку, желая решить внутреннюю проблему и успокоиться – или просто помечтать, не собирается изучать естественную навигацию, – писал он. – Но в конечном счете холмики, камни, деревья и кусты вспоминаются очень легко, в правильном порядке, и остаются в памяти наблюдателя как звенья одной цепи»[295].
Вероника Бобот из Университета Макгилла обнаружила, что требуется всего пару месяцев дважды в неделю выполнять упражнения на пространственную память, постепенно увеличивая сложность, – скажем, запоминать положение предметов в залах музея, – и количество серого вещества в гиппокампе возрастет. Она разработала программу VeboLife, что-то вроде физиотерапии для этой области мозга. «Мы учим людей смотреть на то, что их окружает», – говорит Бобот. Тем, кто заботится о своем когнитивном здоровье, она рекомендует вносить новизну в жизнь – выбирать новые улицы и маршруты, создавать ментальные карты. Джон Стилго советует студентам и читателям «…вначале просто оглядеться»[296], и, «как только хоть немного зайдете на незнакомую землю, непрестанно спрашивайте себя: как называется это? А это что такое? А это? А какой это цвет? Смотрите под каждый мостик. Гуляйте в темноте. Подумайте о том, что это значит – летать “по-современному”? А как летали подростки в прошлом? Во время обеда вспоминайте, что еда приходит с ферм, а фермы, может быть, где-нибудь на далекой-далекой земле… И всегда думайте о доме и о том, что он для вас значит»[297].
Джеймс Гибсон считал, что мы можем перевоспитать свое внимание. Мы представляем, словно живем в своей голове, отдельно от мира. Однако он полагал, что мы можем напрямую воспринимать окружающий мир и даже делиться своим непосредственным восприятием с другими. Философ Альберт Боргманн поддерживал тех, кто стремился осознать постепенные изменения, вносимые технологией в важные аспекты их жизни, и противостоять этим изменениям с помощью, как говорил Боргманн, «средоточий»[298]. Такие предметы и их применение требуют усилий, терпения, сосредоточенности, навыка, дисциплины, настойчивости и решительности; они вовлекают в работу и тело, и разум, поскольку требуют внимания. В этом качестве могут выступать домашний очаг, трапеза, плотничное дело, ремесло, охота, а связанные с ними действия – это сбор хвороста, стряпня, строительство или выслеживание добычи.
Работая над этой книгой, я сделала своим «средоточием» навигацию: направляла все внимание на то, как я ориентируюсь на местности, замечала все вокруг, распределяла заметки в памяти. Я выработала привычку носить на запястье маленький компас: сверялась с ним в знакомых и новых местах, определяла направление относительно зданий, волн, ветра, деревьев, которые видела, – а в конечном итоге научилась получать эту информацию и без компаса. Я всюду носила с собой блокнот, чтобы записывать все мелочи, которые попадаются на глаза, даже на первый взгляд совершенно незначительные, привыкала наблюдать и старалась находить что-нибудь особенное хотя бы раз в день, хотя иногда могла целую неделю ходить мимо и только потом заметить. «По дороге к школе Хоакина растет высокое дерево с корой морщинистой, как слоновья шкура; листья и почки на нем только начинают распускаться. Листья светлые, желто-зеленые, а почки похожи на вымпелы или помпоны. Думаю, это клен ясенелистный», – записала я в блокноте. Я старалась изучить парк площадью более 200 гектаров напротив моего дома в Бруклине, забредая в незнакомые места, и делала это с такой тщательностью, о которой не задумывалась прежде; я нашла платановую рощу и заросли тысячелистника, на которые раньше не обращала внимания. Оказалось, даже у самого дома я могла проникать «за пределы знаний, в царство неизведанного», как писала натуралист и педагог Анна Ботсфорд Комсток[299].
В своей книге «Руководство по изучению природы» (The Handbook of Nature-Study), впервые изданной в 1911 г., Комсток отмечала: «…изучение природы состоит из простых и точных наблюдений, которые, как бусины на нити, соединятся в понимание и удержатся в логичном и гармоничном единстве». Книга Комсток объемом в девятьсот страниц была настоящим подарком для школьных учителей и родителей, но особенно для детей, которые, как она считала, жили в эпоху нервного напряжения и ограничения свободы и рисковали утратить способность верно подмечать и приобретать практические и полезные знания, которые природа предоставляла бесплатно. Она хотела, чтобы дети, изучая природу, воспитывали в себе «восприятие истины, уважение к ней и способность ее выразить»[300].
Современность изменила и запутала как способы наших перемещений, так и их причины. Благотворны эти перемены или вредны? Возможно, ваше мнение зависит от того, в какой мере вы захотите наслаждаться самостоятельностью, безопасностью и свободой выбора, когда будете решать, когда и как попасть из точки А в точку Б. В то время как некоторые получили доступ ко всему земному шару и возможность путешествовать по нему по прихоти душевной, другим приходится странствовать не по своей воле. Похоже, будущее не сулит этим беззащитным людям ничего хорошего. По данным Международной организации по миграции, в 2015 г. был поставлен рекорд по числу мигрантов в мире. Приблизительно 244 миллиона человек живут не в той стране, где родились, а за последние несколько лет количество вынужденных переселенцев увеличилось на 45 % – это беженцы, в том числе политические, и перемещенные лица из Африки, с Ближнего Востока и из Юго-Восточной Азии. 38 миллионов человек были вынуждены бросить дома и переехать в другие районы страны из-за гражданских конфликтов и насилия. Климатические изменения также увеличивают число беженцев и мигрантов. По самым консервативным оценкам, к 2050 г. число климатических беженцев в мире будет измеряться десятками миллионов.
Одновременно с этими переменами – а возможно, в ответ на них – общество намерено приложить еще больше усилий на управление перемещением людей, закрывая определенные территории с помощью паспортного контроля и физических барьеров. Политологи Рон Хасснер и Джейсон Виттенберг отмечают, что после Второй мировой войны количество укрепленных границ между странами значительно увеличилось. В 1950 г. в мире было всего две стены на границе, но в последующие десятилетия их число постоянно росло: по сообщению журнала Economist, после падения Берлинской стены 40 стран построили стены, чтобы отгородиться от более чем шестидесяти своих соседей. После Второй мировой войны возвели 51 стену, и примерно половину из них – в период с 2000 по 2014 г.; зачастую богатые страны стремятся защитить себя от притока мигрантов из бедных стран. Должна ли свобода передвижения быть признана неотъемлемым правом человека? «В условиях ярко выраженного неравенства существующий режим “границ” еще более несправедлив, носит произвольный и антигуманный характер всемирной кастовой системы», – считает политолог Гай Эйтчисон[301].
Последствия массовых перемещений – это распад обществ и утрата корней, которые соединяют нас с землей и друг с другом. Французский философ Симона Вейль в своей книге «Нам требуются корни» (The Need for Roots) писала: «Укоренение – это, быть может, наиболее важная и наименее признанная потребность человеческой души»[302]. Жизнь такова, что каждый человек имеет множество корней, чтобы «воспринимать почти всю полноту моральной, интеллектуальной, духовной жизни через ту среду и те круги, принадлежность к которым для него естественна». Но Вейль была убеждена, что мы перестали понимать окружающий мир. «Многие думают, что в наши дни крестьянский мальчишка-школьник знает больше Пифагора, потому что твердит как попугай: “Земля вращается вокруг Солнца”. Но на самом деле он больше не смотрит на небеса», – писала она[303]. Вейль была учителем, работала на фабрике, сражалась в рядах французского Сопротивления; она написала эти слова в разгар Второй мировой войны, когда миллионы беженцев покинули свои дома, спасаясь от насилия и геноцида. Вейль предупреждала, что отсутствие корней – это очень опасная болезнь человеческого общества, от которой люди либо впадают в состояние душевной летаргии, либо делают все, чтобы лишить корней других.
Вейль определяет укоренение не через родословную или место рождения, а через участие в жизни сообщества, которое оберегает «некие особые сокровища прошлого и некие особые надежды на будущее»[304]. Не будет ли ощущение отсутствия корней усиливаться по мере того, как человек все больше отделяется от физического пространства, которое делит с семьей, соседями и сообществом, перемещаясь из одной реальности в другую? Виртуальные миры могут снабжать нас информацией, развлекать и даже давать чувство общности, но я сомневаюсь, что они способны удовлетворить наши нравственные, интеллектуальные и духовные потребности. Кажется, они представляют все более заметную угрозу нашему единодушию или общему представлению о будущем.
Интересно, что философ Мартин Хайдеггер, состоявший в нацистской партии, говорил о тех же опасностях, о каких предупреждала и Симона Вейль, в особенности о том, что современное общество крадет у людей восприятие мира как родного дома. Поэтому Хайдеггер рассматривал ностальгию и тоску по дому как состояние, свойственное современности. Дом – идея сложная и наделенная влиянием. Философ Винсент Вичинас описывал дом так: «…громадное, незаменимое нечто, подчинявшее нас себе; некая отправная точка, от которой отходил и отсчитывался вектор нашего образа жизни»[305]. Каждый из нас привносит в это понятие свои опыт и чувства – ощущение, что у вас есть дом или нет дома, глубокую привязанность или боль от потери или вынужденного переезда, – которые сопровождают нас всю жизнь. Эта черта свойственна и животным, которые после кратких или долгих странствий всегда возвращаются домой. Но только люди несут с собой воспоминания о местах, которые они покинули, и чувствуют тоску по дому, которую мы называем
Этот термин изобрел Иоганн Хофер в XVII в. для описания болезни с такими симптомами, как «постоянные мысли о доме, меланхолия, бессонница, потеря аппетита, слабость, тревожность, сильное сердцебиение, ощущение удушья, ступор и лихорадка»[306]. Поначалу все медицинские случаи ностальгии наблюдались в Швейцарии, где работал Хофер. Но ни у одного народа нет «эксклюзивного права» на ностальгию. Она универсальна. За сто лет после ее «открытия» тоска по дому, как полагают, убила тысячи шотландских солдат. Врачи начали регистрировать случаи ностальгии у австрийских и английских солдат, иностранной прислуги, рабов в Африке и Вест-Индии. В 1897 г. психолог Грэнвилл Холл перечислял возможные триггеры ностальгии: «стрекот сверчков и кузнечиков, шум ветра, стук капель дождя, строчка из знакомой песни, отдаленное сходство места или человека со знакомыми местами или людьми, оставшимися дома»[307]. Хофер считал, что болезнь происходит из той части мозга, где пребывают «животные духи», и, когда они приходят в движение, человек не в состоянии думать ни о чем, кроме дома, и без лечения может даже умереть. В начале XIX в. некоторые врачи полагали, что ностальгию вызывает блокировка инстинкта возвращения в родные места, а другие считали, что ее причина – конфликт стремления к исследованию нового и «ориентированности на мать»[308] у людей и животных. Холл называл это конфликтом двух инстинктов: любви к родному дому, влекущей нас домой, и отторжения от дома, желания путешествовать, которое гонит нас дальше.
В детстве я постоянно ездила из одного конца страны в другой, в шестнадцать лет стала жить отдельно от родителей, а остепенилась только к тридцати. В результате я часто соответствовала определению нового кочевника, которое предложила писательница Робин Дэвидсон: это люди, которые путешествуют не только физически, но и экзистенциально. «Это столетие видело величайшие перемещения людей в истории человечества, – пишет она в своей книге «Пустынные места» (Desert Places), рассказывающей о кочевниках рабари с северо-запада Индии. – Оно стало и свидетелем заката традиционного кочевого образа жизни, и того описания реальности, которое было с нами с самого начала – нашей древнейшей памяти о бытии. Появились новые кочевники – не те, для кого дом везде, а те, кто нигде не чувствует себя дома. Я была одной из таких»[309].
У меня тоже никогда не было дома, в который мне хотелось бы вернуться. Но когда я задумалась об
Поэтому однажды, когда только зацветала сирень, я собралась, села в машину и вместе с мужем и трехлетним сыном отправилась на север, навстречу своему прошлому. Я поспорила, что от своей начальной школы смогу проехать не только через весь город, но и до маленькой фермы, не спрашивая дороги и не глядя на карту, и доставлю нас туда так же точно, как почтовый голубь, ориентируясь по воспоминаниям тридцатилетней давности. Добравшись до школы, мы по двору, заросшему травой, обошли заколоченное досками здание из красного кирпича, и я удивилась толщине клена, под которым мы обычно играли в кикбол; теперь от него остался лишь пень. В соседнем лесу я нашла все укромные уголки, в которых любила играть в детстве. А потом села за руль и безошибочно проехала несколько километров до птицефермы.
Трейлера, в котором мы жили, давно уже не было, но свидетельства нашей жизни здесь остались повсюду. Раздвинув разросшиеся кусты, я нашла телефонный столб, который мама вкопала в саду; среди кустов сирени лежал плосковерхий камень, некогда служивший центром моего личного мира. Узловатые ветви яблони были усыпаны цветами, крыша курятника по-прежнему проседала, хотя там теперь хранили бревна. Береза, на которую я забиралась в детстве, стала толще, а грунтовая дорожка, по которой я в дождь и снег ходила к автобусу, оказалась очень короткой, но такой знакомой, что я могла бы пройти по ней с закрытыми глазами. Мы забрели на поле, где только что скосили траву, и я показала сыну маленький ручей, в котором когда-то плавала. Вода была по-прежнему чистой, течение – сильным, русло осталось таким же. Я с трудом поборола желание лечь на траву и больше не двигаться.
Свидание с прошлым вызывает и радость, и грусть. Вернуться туда невозможно: время не повернешь вспять. А может, это не важно. Это место подарило мне первые радостные воспоминания, вылепило меня, словно из глины. Мне казалось, что я обязана воссоздать для своих детей это ощущение свободы и причастности, чтобы и они познали топофилию, любовь к местам, которая бы могла направлять их в жизни. И мне бы хотелось, чтобы они, глядя вокруг, на неизменную землю, или наверх, на прекрасный небесный свод, понимали, что это – их дом.
Благодарности
Я в долгу перед людьми, которые делились со мной своим опытом, мнениями и наследием, когда я собирала материал и исследовала традиционную навигацию. Они были необыкновенно добры, высказывая свои соображения, а многие читали ключевые фрагменты рукописи, проверяя точность в изложении исторических событий и личных историй. Моя благодарность за щедрость их души и потраченное время не знает границ.
В Арктике я особенно благодарна таким людям, как Соломон Ауа, Джон Макдональд, Захария Кунук, Дэниел Тауки, Шон Нобл-Наудлук, Мэтти Макнейр, Кен Макрури, Майна Ишулутак, Йен Мауро, замечательные сотрудники библиотеки Арктического колледжа Нунавута, Джейсон Карпентер и Уилл Хиндман. Огромная благодарность Рику Армстронгу и Полу Кэролану, приютившим меня в Икалуите. В Австралии я хочу поблагодарить Рэя Норриса, Маргарет Кэтрин и потрясающего Билли Харни. Спасибо Саймону и Фебе Куилти, позволившим мне погостить в их чудесном доме в городке под названием Кэтрин. На Фиджи я выражаю свою бесконечную благодарность Олсону Келену, Питеру Наттеллу и всей деревне Корову за их гостеприимство и мудрость, а также Таги Олосаре и его фантастической семье в Сингатоке за каву и регби. На Гавайях я хочу сказать спасибо Кале Бейбайан и Тими Гийому, Наалеху Энтони, а также Селене Чинг и Соне Свенсон Роджерс из Полинезийского общества морских путешествий.
На каждом этапе исследований результатами своей многолетней работы со мной делились многие антропологи и ученые других специальностей: Франческа Мерлан, Фред Майерс, Клаудио Апорта, Томас Видлок, Джо Генц, Висенте Диас, Дэвид Рубин, Ким Шоу-Уильямс, Дейл Кервин, Билл Геммедж, Тим Инголд и Гарри Хефт. Группа нейробиологов познакомила меня с чудесами человеческого мозга и гиппокампа; я благодарю Кейт Джеффри, Хьюго Спирса, Веронику Бобот, Линна Наделя, Нору Ньюком, Алессио Травалью и Артура Гленберга. Меня очень тронули и вдохновили беседы с Говардом Айкенбаумом, к сожалению ушедшим от нас в 2017 г. Никогда не перестану спрашивать себя о том, сколь многими невероятными идеями о человеческом мозге он мог бы с нами поделиться – и сколько интересных исследований он мог бы провести. Особую благодарность хочу выразить Джону Хуту – за наши беседы на протяжении многих лет и за разрешение посетить его лекции в Гарварде. Я благодарю участников и организаторов конференции, посвященной навигации животных, в Королевском институте судоходства, которые позволили мне присутствовать и наблюдать, особенно Питеру Хору и Джо Киршвинку. Также благодарю Хью Дингла, который поделился со мной захватывающими результатами своих исследований миграции животных. Кейт Комптон, спасибо тебе за то, что твоими стараниями появилась на свет «заблудившаяся» Tesla, – и за то, что ты подробно объяснила мне про ботов.