— Давай хотя бы пару лет подождем.

— Да что ж ты заладил с этими пару лет, да пару лет. Что тебе дадут эти пару лет, а? Я-то вот эти пару лет может, и не протяну. А тебе надо это, чтоб деда в горе помирал?

— Дед, пожалуйста, я же уже объяснял все, и не один раз, — устало вздохнул я.

— Дикий ты, понял? И края, откуда ты свалился дикие. Это же надо так молодых мучать, чтобы до восемнадцати годиков счастье не разрешать. Да будь я у вас там, то всех бы ваших, так сказать, законников разогнал, да дал бы людям жить нормально. А ты еще тут свалился на мою голову, чтоб тебя, так сказать…, - ничего придумать он не смог, хотя по лицу было, как сильно работало его голова в этот момент. — Ишь ты, да ну тебя, — махнул он рукой и ушел обидевшись.

Впрочем, делает он так каждый раз, и затем быстро остывает. Вообще подозреваю, что делает он это специально, дабы совесть мою привлечь: выставить меня неблагодарным. Только все это из любви исходит — ко мне, и внучке своей. Да, той самой девушки, что первая увидела меня тогда в поле. У них я и поселился, если можно это так обозначить. Несколько дней лежал, отхаркиваясь собственной кровью, а затем еще пару приходя в себя, и вот, наконец, я на ногах. Хотя по заверениям местного знахаря должен был уже разлагаться на глубине пару метров под землей. Возможно, поэтому местное население держится настороже по отношению ко мне. Они ведь прошли по моему кровавому следу и увидели труп зверя, что напал на меня, чьим именем меня и прозвали — Деодон. И этот зверь оказался довольно опасным, и понял я это по лицам всякого, кто потом видел, как я выхожу из хижины живым, да еще и сам на своих ногах — только диву давались. Воцарилась с тех пор взаимное не замечание: я не лез к жителям, занимаясь своей работой, а жители не лезли ко мне, занимаясь работой своей. Меня это, в свою очередь, очень даже устраивало.

Приняла меня только моя новая семья, как они это сами называли. Я же лично пока еще не так сильно привык к ним и не ощутил той сильной привязанности, которая так крепко соединяет незримой нитью людей. Хотя неравнодушие к ним ощущал, плывущее на гране…даже не знаю, как это точно описать. Когда они рядом и громко о чем-то судачат — были они людьми весьма шумными, — мне хотелось поскорее их покинуть, но находясь не рядом с ними, я скучал по их обществу. К тому же старик в какой-то момент почему-то решил женить меня на своей внучке и постоянно об этом напоминал. А я тем временем смотрел на нее скорее не как на потенциальную жену, а как на младшую сестру: уж ребенком она еще себя вела. Что же касается ее самой, то была она милая — самое подходящее слово. Наверное, самое чисто существо, которое я встречал в своей непродолжительной жизни. С вечной улыбкой, которая, казалось, озаряла все пространство вокруг. С глазами, что смотрят на все лишь с воодушевлением. С взглядом, который видел в людях только лучшее и мыслями, которые были способны оправдать любого, только бы не думать о нем плохо. Вся покрытая, как пчелка пыльцой, веснушками; с рыжими, как закат волосами. Походка плавная, будто корабль на волнах при легком ветре, а движения мягкие, словно ласки утреннего солнца. Наверное, все-таки скажу без лукавства, будь она старше, я бы уже удовлетворил желание деда. Хотя почему деда? Жизни в нем было хоть отбавляй, а дедом его называл, потому что внучка у него, а не потому, что ветхим был он. Но, стоит заметить, что умело он играл нуждающегося в заботе, когда ему это было необходимо. В остальных же случаях человеком слыл энергичным, с беглыми глазами и озорной улыбкой. Телом не вышел тучным; но и не тощ; не высок, но и не низок; не стар, но и не млад; не семи пядей во лбу, но и тщедушен умом. В общем и целом, был он из той категории людей, про которых говорят, что ничем примечательным не запомнился, но все же червячок о нем в уме засел.

Подул легкий утренний ветер, и я замер на доли секунды, вкушая это наслаждение. Солнце своими лучами мягко ласкало теплом, обжигая кожу, но, не отдавая духотой. Оторвавшись от своего транса, направился в сторону дома. Небольшая хижина: деревянный каркас, окаймленный ветками в виде стен, которая замазывалась раствором из глины и коровьего помета, которого, в свою очередь, было здесь предостаточно. Все это нашло убежище под крышей из камыша. Удобно, практично, недорого. Я отпер деревянную дверь, и оказался внутри, с его скромной утварью.

— О, Олег, завтрак скоро будет готов, — радостная улыбка озарило лицо Ильворнии. И да — они знали мое настоящее имя, и называли меня по нему, в отличие, повторюсь, от других в этом селении.

Она порхала, накрывая на стол. При каждом ее шаге вприпрыжку подол легкого платья немного вздымался и напоминал свисающие на стебле колокольчики. Ее движения были столь жизнерадостными, а губы по форме полумесяц. Я особенно любил наблюдать за ней в такие моменты, потому как это вселяло мне некую легкость в моем тяжелом сердце. Я по-настоящему становился счастливым. Счастливее всех царей, всех купцов и всех людей.

— В сарае нужно подлатать крышу, — обратился ко мне дед без обиды в голосе, когда мы уселись за стол.

— Сделаю, — ответил я, надламывая с характерным хрустом все еще теплый свежеиспеченный хлеб.

— Птенчик, а ты что такая довольная-то с утра ходишь, а?

— Деда, а я всегда такая, — весело ответила Ильворния, напевая какую-то мелодию себе под нос.

— Это-то я знаю, птенчик мой. Но сегодня ты особенно радостная. Скажи мне, а что такого случилось, что улыбка все никак не сходит с твоих губ? — прищурил он глаза.

— Солнце сегодня особенно яркое. Сияет так; греет.

— Да обычное сегодня солнце. Как и вчера; как и до этого. Ну, давай, сознавайся. Дай деду, так сказать, порадоваться вместе с тобой.

— Деда, ну отстань.

— Ан нет, не отстану. Ну-ка, рассказывай.

И после недолгих уговоров, которым, для справедливости стоит отметить, она не очень сильно старалась сопротивляться, она рассказала, в чем дело.

— Сколько раз я говорил тебе не ходить к этой ведьме. От нее только одно зло. Она — зло. Поняла ты меня? Чтоб больше к ней, так сказать, ни ногой, — начал отчитывать он внучку свою.