И на эту тему, вернее не имея никакой темы, он в состоянии говорить целые часы. И что же, товар такого рода еще не потерял окончательно спроса.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Я наживу себе врагов. Молодые люди, которые узнают себя в этом портрете, наверное никогда не протянут мне руку, будут косо смотреть на меня и возненавидят меня… О, какое счастье!..

Нет ничего приятнее, как возбудить ненависть людей такого рода!.. Однако интересно, если бы вы познакомились с Кимицэ, как с журналистом. «Хм!.. каким бездушным невеждой должен быть журналист, который не в состоянии в статье из двух столбцов привести хотя бы самую маленькую цитату из жизни какого-нибудь императора, какое-нибудь изречение или мудрые высказывания одного из философов». Вот как частенько размышляет неоцененный Кимицэ в своей карьере журналиста. У него есть книга: «Исторические изречения и философские наставления».

Весь источник его вдохновения, вся его сила как просветителя общественного мнения заключается для него в этой драгоценной книге.

Есть люди, которые никогда не в состоянии прийти к определенному мнению, плохому или хорошему, никогда не могут твердо придерживаться определенных взглядов.

Им не хватает развития, полета мысли и всех тех свойств, которые требуются для того, чтобы подняться на высоту твердого убеждения, — они живут подобно некоему роду умственных паразитов, приплясывая под чужую дудку, меняя свои убеждения на каждом перекрестке, никогда не имея серьезной причины для того, чтобы принять идею или отвергнуть ее. Это счастливые люди, зажигающиеся чужим огнем; им незнакома работа мысли — эта священная и испепеляющая душу мука светлого разума. Из такого теста вылеплена и особа Кимицэ.

Десять часов утра. Вот он, озабоченный и важный, направляется мелкими шажками в редакцию. Прибыл. Величественным жестом распахивает дверь, с треском захлопывает ее, затем стремительной походкой направляется к письменному столу и все с тем же чванным видом бросает служителю пальто, а товарищам по работе: «Bonjour, messieurs»[4].

Потом усаживается перед кипой газет, развертывает некоторые из них и, пробежав их глазами, с пренебрежением отбрасывает в сторону. Безмолвно берет несколько листков белой бумаги, поудобнее устраивается на стуле, кашляет, как оратор, собирающийся говорить, после чего легким, изящным жестом кокетливой дамы берет перо и начинает писать. Миг — и страница исписана. Время от времени он останавливается, закуривает папиросу, выпуская вместе с кольцами дыма притворный вздох, — это по адресу администратора. Затем подносит руку ко лбу, стискивает виски — и вот статья готова.

Слова, слова, слова… Вот к чему сводится вся работа этого счастливого журналиста. С какой легкостью он водит пером; с какой быстротой и ловкостью жонглирует пятью-шестьюстами слов на языке, которым владеет плохо; можно было бы поклясться, что это не родной его язык, если бы он знал другой лучше. Он без конца пережевывает весь этот вздор и воображает, что он, неутомимый Кимицэ, владеет редким талантом; он верит, что в самом деле является значительным фактором «национального прогресса», как он выражается.

Вот человек, который в своей жизни не прочел до конца ни одной серьезной книги. В его голове бродят выжимки всех споров, услышанных им на улице и в кафе; кое-какие отрывочные сведения о том, «как обстоят дела в Европе»; несколько анекдотов из жизни великих людей; несколько французских поговорок; а все остальное — это беспредельное нахальство и беззастенчивая ложь.

С виду Кимицэ всегда спокоен, он искренне восхищается всем, что пишет, говорит, делает и ни за что не поменялся бы своей головой ни с кем на свете. Он постоянно наслаждается полным, счастливым и безмятежным самодовольствием, ни одному ученому не свойственна такая всеобъемлющая гордость победоносца; но зато она неизбежно свойственна всякому надутому и кичливому невежде. С Кимицэ никогда не случалось так, чтобы во время писания рука его, сжимающая перо, неподвижно застыла на несколько минут на середине страницы. Нет, ему стоит только повернуть кран — и слова льются неудержимым потоком. Счастливец. Как же ему было не возомнить о себе?

Нет ненависти более глубокой и непримиримой, чем та, которую инстинктивно питает тупица к умному человеку и невежда к человеку культурному. Кимицэ смертельно ненавидит людей сильных духом. Если кто-либо из этих нетерпимых для него людей становится ему поперек дороги, унижая его своим превосходством и строгим контролем честного и справедливого ума, Кимицэ прежде всего пускает в ход лесть; расточает весь свой репертуар фальшивых улыбок, льстивых поклонов, нежных взглядов и униженного подобострастия; увидав, что этим ничего не добьешься, он пускает в ход средства другого рода. Кимицэ начинает потихоньку плести всевозможные интриги и козни, распространяет направо и налево всеми способами гнусную ложь и клевету, старается вызвать к этому лицу ненависть и зависть. Он не гнушается ничем, что может выдумать извращенный ум ничтожного человечка, тщеславного в плохом смысле этого слова, развращенного и интригана… Кимицэ готов на все, если нужно разделаться с человеком, стоящим выше его. И теперь мы уже без всякого удивления можем сказать, что применяемые им средства — всегда успешны. Одержав такую победу, наш герой запирается с вечера у себя дома и всю ночь предается сладостным размышлениям…

«Итак, мне удалось одержать победу над выдающимся человеком. Значит, я чего-нибудь да стою. Я владею пером, ношу блестящее имя, и многие высоко ценят меня. Хотел бы я знать, разве Брэтиану[5] в моем возрасте занимал лучшее положение, чем я? На ближайших выборах я выставлю свою кандидатуру. Без сомнения, меня выберут депутатом. В палате я займу достойное место. Буду брать слово при обсуждении важных вопросов. Объединю вокруг себя целую группу людей. Я уверен, что в один прекрасный день я стану министром! А почему бы и нет? У меня красивая, представительная внешность. Мне предстоит блестящее будущее. Почему бы не полюбить меня девушке, которую я ищу уже столько лет?.. Почему бы ей не доверить такому человеку, как я, свою судьбу и миллионы?.. Ах, как я буду горд и счастлив! Терпение, Кимицэ, будущее принадлежит тебе!..»

И на следующий день он шагает с еще более надменным видом и чувствует себя выросшим на целых семь пядей.

Он принадлежит к высшему обществу. Ведь в нашу среду так называемой аристократии очень легко попасть. Он прекрасно умеет позировать, надевая на себя то личину фата, то нежного, чувствительного человека, воображая себя неотразимым. Когда он появляется в гостиной, в театре, на концерте, то торчит на самом видном месте, напускает на себя важный и торжественный вид, выпячивает грудь, таращит глаза, останавливает на женщинах томный, меланхолический взгляд, вздыхает, щупает себе лоб, виски, нагрудный карман; время от времени многозначительно кашляет. А сколько жестов! Изящных, грациозных, заранее прорепетированных дома перед зеркалом, потому что все заучено и условно у этого хитрого, лицемерного человека. Его улыбки, меланхолия, взгляды, тон, манеры, движения — все наигрыш, сплошной наигрыш, причем дешевый наигрыш. Вот в чем беда. Но так как он сам этого не чувствует, а те, что чувствуют, не говорят ему об этом, у Кимицэ всегда сияющий, торжественный вид; он всегда очарован своей бесценной особой. Обман постольку необходим ему, поскольку вся жизнь его проходит в постоянных измышлениях неслучающихся событий.

Он давно уже не знает настоящего положения вещей. Лжет из выгоды и без выгоды. Не раз обманывал он сам себя и, постоянно повторяя одну и ту же выдумку, начинает принимать ее за действительность.

— Какая замечательная память у короля! Едва увидел меня, как взял за руку. Расспрашивал, допытывался добрые полчаса. Никак я не мог от него отделаться…

Тут же он выдумает и пересказывает вымышленную беседу между собой и королем, которая не могла бы закончиться и за полдня.

— Вообрази, mon cher, j’étais hier au soir chez madame Cantacuzino. Ужинал. Il y avait beaucoup de dames[6].