— Угомонитесь, мы ничего не имеем против вас. Занимайтесь своими делами и не беспокойтесь за Тоадира, ничего плохого мы ему не сделаем.

Заключенные из верхних камер заперлись изнутри и не выходили. Они придвинули длинные доски от столов одним концом к двери, а другим к противоположной стене и забаррикадировались в камерах. Там их было больше двухсот человек. Остальные остались снаружи и решили до поры до времени вести себя спокойно и смирно.

Во все концы страны полетели телеграммы. На следующий день к обеду прибыл из Ясс генеральный прокурор, через несколько часов — префект и прокурор из Васлуя, затем — майор, еще три офицера и рота солдат. Забили в колокол. В нижнем этаже заключенные спокойно вошли в камеры. Представители власти направились в тюрьму. В дверях камер имеются окошки, сквозь которые надзиратели и ночью наблюдают за заключенными. Прокурор спросил их, почему они забаррикадировались и что собираются делать с надзирателем.

Кассиан дерзко ответил, что это их дело и что они не отопрут, пока не приедет сам министр выслушать их жалобу и восстановить справедливость. Им надоели обследования и проделки прокуроров, которые берут взятки и обнимаются с этим разбойником, начальником тюрьмы.

Власти были вынуждены отступить, сопровождаемые дикими, свирепыми криками не знающих страха и одичавших людей.

Часов в девять вечера из Бухареста приехал главный начальник тюрем, приземистый бородач, смуглый, с живым энергичным взглядом. Ему доложили обо всем происходящем.

— Знаю я Кассиана. Всего можно ожидать, если он здесь. Нужно немедленно пойти к ним. Я умею разговаривать с их братом. Главное, не дать им опомниться, чтобы и пикнуть не успели… Прикажите часовым пропустить нас без окликов, чтобы они не успели подготовиться… Надо застать их врасплох.

Они пробирались в ночной тишине, охваченные странным волнением. Тихонько поднялись по лестницам спящей тюрьмы и остановились у камеры номер семь. Главный начальник сунул голову в окошко и увидел в глубине камеры двух заключенных, стоящих на страже у изголовья надзирателя.

— Где Кассиан? — нарушил тишину раскатистый голос старшего начальника. — Кассиан!

— Что тебе надо? — грубо откликнулся тот, притворяясь, будто только проснулся.

— Уж больно ты обнаглел, Кассиан, встань и подойди поближе, поговорим с тобой. Ты ведь знаешь, со мной не очень-то разойдешься…

Кассиан подошел к окошку, выставив перед собой Тоадира, как щит. Надзиратель был бледен и имел вид человека, обреченного на смерть. Он еле держался на ногах, голова его как-то безвольно качалась на плечах, руки тяжело свисали вдоль туловища, от слабости и страха он не мог связать и двух слов, губы у него дрожали, а смиренный и жалобный взгляд глубоко запавших маленьких глаз молил о помощи.

— Что вам сделал этот человек, за что вы его так мучаете? И зачем вы заперлись? Дурака валяете… Что это такое? С ума вы посходили, что ли?..

— Господин главный начальник, — заговорил Кассиан из-за спины надзирателя, — мы заперлись, чтобы нас не убили… Не можем больше терпеть зверства начальника. Он крадет нашу еду и истязает нас до полусмерти. Не откроем, покамест не приедет министр и не восстановит справедливость, не избавит нас от этого бессердечного тирана…

— Нет, будьте добры, откройте дверь и выпустите надзирателя, если хотите, чтобы мы выслушали ваши жалобы и поступили по-справедливости.

— Знаю я вашу справедливость, то же самое вы мне и в Мисле обещали. Мы отсюда не выйдем, покамест не приедет министр.

— Что? Ты в своем уме? Не приезжать же министру ради таких подлецов, как вы! Не бросит же он все свои дела ради ваших глупостей! Выкиньте это из головы. Даю вам подумать до завтра. Если не освободите надзирателя, я прикажу перестрелять вас, как собак!.. Вы отлично знаете, что я не шучу!..

— Лучше все умрем. Скажите, братцы, что смерть нам не страшна!

И камера заклокотала от безумных криков. Когда шум утих, Кассиан, разгоряченный, со смешной торжественностью взял слово и сразу же запутался в водовороте бессвязных, бессмысленных слов. Первый раз в жизни он потерял нить речи.

— …Да… потому что все люди равны, и в нашей стране давно уже нет деспотизма… Вы не вправе убивать нас, потому что мы не подлежим военному суду, когда жизнь человека… и… оттого, что… Бог… человеческая справедливость… полагается каждому человеку…