– Петр, то-то я слышу, голос знакомый, – вышла на крыльцо Ханна, погладила Дорофейку по голове, успокаивая. – Так и знала, что проболтаются тебе девки, не смолчат. Да только лучше будет, если ты уйдешь, а то узнает княгиня, что я тут…
– Знает, – сокрушенно проговорил Петр. – За тобой прислала, лекарка. Сказали ей, что ты родила. Кто – не ведаю. Точно не девки. Их за то, что знали и не сказали, за косы оттаскала Агата сгоряча, но они тебя не выдали. Другой кто-то. Сказала: если хочет в Черне остаться жить, придет и ребенка принесет. И пусть не ждет, пока за ней с посохами и книжками придут – сама явится.
Дорофейка почувствовал, как похолодела, затряслась рука лекарки.
– Ты иди, Петр, – сказала она твердо. – Я ребенка соберу и явлюсь.
Гость еще помялся на пороге, но, успокоенный ласковым обращением хозяйки, ушел, простившись до нового свидания.
Ханна торопливо побежала в дом.
Дорофейка юркнул за нею, вслед за Бориславом, который, грохоча сапогами, последовал за лекаркой.
– Уходить мне надо, Борислав Мировидович, – зашептала она. – Отберет княгиня Мирогнева. Погубит.
– Да отчего она должна его погубить? – спросил, недоумевая, Борислав. – Не станет тебе мстить княгиня, что дочку ты ее не спасла. На все Землицына воля… Ведь не сын же твой Гнешек Владислава Чернского?
– Нет, – замахала руками Агнешка. – Мой он, только мой!
– Вот так и скажешь ей. Гнешека довольно на руки взять даже слабому магу, чтобы почувствовать, что мертвяк он и силы в нем нет ни капли. А как поймет княгиня, что не княжеский он сын, так и отпустит тебя. Будешь ходить в терем, наследника врачевать. Куда ты собралась бежать? В лес? С новорожденным?
Дорофейка увидел, чуть приоткрыв глаз, как хозяйка села на постель, залилась слезами, а бородач обнял ее за плечи и погладил отечески по коронованной золотыми косами голове.
– Бери ребенка и иди. Я тебя из ледяного склепа мертвого вытащил, помнишь? Из заклятья смертного вытянул. Хоть на сколько хочешь замков тебя запрет Агата – я тебя выведу и еще должен останусь навек за то, что руки мои ты мне вернула. Веришь?
Ханна горестно кивнула. Вынула из кроватки Мирогнева, стала пеленать, медленно, словно прощалась с ним.
Глава 85
Младенец сучил ножками, дрожа всем телом. Под глазами его залегли глубокие тени, глазки гноились, опухли. Ноготки на ножках и ручках посинели.
Агата спеленала внука и передала на руки кормилице, но Мирослав отвернулся от груди, не тронув даже капли молока, и вновь затрясся в судороге.
Не вытерпело сердце княгини. Зароились на перстеньке белые искорки, замелькали, хлынули с зеленого камня на бледную впалую грудь маленького князя. Мирослав задышал тише, ножки и ручки повисли плетками. Кормилица унесла его в опочивальню, а княгиня обессиленно опустилась на лавку.
– Матушка Агата, – с поклоном вошел Гжесь, держа в трясущейся руке письмо. – Беда у нас. Песчанку сожгли.
«То-то плакал Мирослав. Чувствовал», – подумала княгиня. Сказала: