— Раз один, — усмехнулся Леший, — нечего было и просыпаться. И вы ложитесь. Завтра пожалеете, что не спали.
— Темно, — сказал Партизан, выглянув в окно. Он долго целился из ружья. — И далеко.
Выстрел так и не прозвучал. Партизан убрал оружие, и, для тех, кто не в курсе, объяснил:
— Хитрые, сволочи. Эти поодиночке не нападают. Разведчики выслеживают добычу, а потом созывают стаю. Когда десяток-другой соберётся, пойдёт веселье. Ну, здесь нам бояться нечего — до утра продержимся.
Издалека, сквозь шуршание ветра в кронах деревьев, донёсся ответный вой. Я посмотрел в окно. Чернильная тьма, ничего разглядеть невозможно. Но, странно: чем больше я пялился во мрак, тем отчётливее виделось, что лес заполнен призрачным зыбким сиянием. Оно на грани восприятия, но именно оно позволяет различить неясные очертания домов и деревьев.
А потом я увидел человеческий силуэт: скособоченное туловище, маленькая головка, руки свисают до колен, а глаза, словно два уголька, светятся багровым. Опустилась тварь на четвереньки, морду в небо задрала, и снова донёсся вой-скрежет.
Проняло меня это зрелище, я отпрянул от окна. Ну его, нет сил смотреть на всякую нечисть. А волколаки начали кричать, не смолкая! Я свернулся клубочком на полу, под голову сунул влажную куртку, да разве уснёшь? У Лешего, однако, получилось — завернувшись в плащ, он спокойно похрапывал в уголке. Показалось, что сквозняк сделался особенно холодным. Я встал и раскурил от свечи трубку, тут ко мне подсел Архип.
— Тоже не спится, — вздохнул он, зябко кутаясь в плащ. — Видал я волколака, только, дохлого. Похож на большую собаку… будь другом, угости табачком.
— Ты, вроде, не куришь, — удивился я.
— Вроде нет, а сейчас, пожалуй, закурю.
Я дал профессору раскуренную трубку, для хорошего человека не жалко. Обтерев мундштук о рукав, Архип осторожно втянул горький дым. После первой затяжки у профессора выпучились глаза, после второй потекли слёзы.
— Спасибо, — сказал он, возвращая трубку, — но это не табак!
— Почему не табак? — удивился я. — Самый настоящий!
— Ты бы не затягивался, профессор, — посоветовал Антон. — Не смотри на нас, мы-то привычные, и то вдыхаем осторожненько и через раз, а ты просто в рот набери, чтобы вкус распробовать, тогда нормально.
— Всё равно гадость. Вот раньше, помню…
— Раньше много чего было, — сказал я сердито. Вообще-то мне всё равно, я не видел этого «раньше», значит, и переживать не о чем. Другие любят вспоминать о «той» жизни, а ещё они любят делиться воспоминаниями со мной. Когда нет настроения, это сильно раздражает.
— Да, много чего было, — Архип зажмурился, — и в один миг — ничего и никого.
— Мы же остались, — перебил я профессора. Знаю, раз начал человек в таком духе прошлое вспоминать, либо дело закончится истерикой, либо впадёт мужик в жуткую меланхолию — лучше сразу пресечь. Я сказал, попытавшись, чтобы прозвучало грубо: — Живи, и радуйся! Чего тебе ещё!
— Мы остались, — согласился профессор, — но мы не в счёт, мы случайность. Повезло! Что бы там ни произошло, а нас лишь краешком зацепило. Если война, то пожалели на это захолустье боеголовку; рядом ни одного приличного городка. А ежели что другое — опять же, городов близко не было, а та гадость, от которой мир чуть не рассыпался в труху, понятно, не в деревне случилась. Раз уж выпало нам уцелеть, надо было жизнь налаживать, а люди вместо этого стали резать друг друга почём зря, выясняли, кто главнее. На Терентьева охотились, а потом переключились на Степана. Да и сам Стёпка… вспоминать про то, а тем более рассказывать вам, молодым, не рекомендуют, но так уж оно было. В других посёлках изначально ситуация не хуже была, и чем там дело кончилось? Кому-то посчастливилось к нам прибиться, но больше таких, кто косточки по лесу разбросал.
— Архип, думаешь, вообще никого не осталось? Совсем-совсем? На всём белом свете? Наверняка же, кому-то ещё свезло! — спросил Антон, а мне почему-то вспомнился плакат над кроватью Рената. Если честно, мысль о том, что те, кто не пожалел бы для нас пары тысяч ядерных боеголовок, сейчас купаются в море, пьют вино и пялятся на красивых женщин, сильно не нравилась. Всё же надеюсь, им тоже досталось — это справедливо! Если уж в дерьмо, так всем миром, чтобы никому не было обидно!