— Чисто в доме, отдыхайте, — успокоил нас Леший, спустившись в комнату. — Ты чо смурной, Олежка?

Я махнул рукой, а Леший велел:

— А ну, сходи к Партизану. Поговорить с тобой хочет.

Я темноты не боюсь, по крайней мере, раньше думал, что не боюсь. А тут, едва поднялся на второй этаж, едва ударили в нос запахи сырости, тления и пустоты, страх, что весь день сидел внутри, как гной из прыща, выдавился наружу. Какой холод — теперь в жар бросило! На лбу испарина; капелька пота прочертила дорожку на щеке. Но Партизан разжёг свечку, и стало легче. А потом я разглядел в углу три скелета. Два человеческих — на одном ещё сохранились лоскуты одежды — и один собачий.

— Ты их не бойся, — сказал Партизан, — они к тебе ничего не имеют.

— Ага, — я вытер испарину со лба. — Кто это?

— Здесь покойники в каждом доме, — Партизан раскурил от свечи трубку. — Может, ватага обитала, а может, местные. Какая нам разница? Лучше расскажи, что с тобой творится?

— А что со мной? Всё нормально, — я тоже стал прикуривать, стараясь, чтобы Партизан не заметил, как трясутся руки.

— Ты не виляй. Думаешь, не видно? — сказал лесник. — Ты боишься! Делаешь вид, будто всё хорошо, а от самого страхом воняет. Я эти вещи чую, только про тебя не до конца понимаю. Кое-что Леший рассказал: когда тебя муравьиный лев поймал, ты на весь лес вонял страхом. Зато когда Савку спасал, куда и страх подевался! Значит, не в трусости дело, или не только в ней. Я вот почему интересуюсь: если боишься — это твои проблемы, а мне хватает и моих. А если случится чего, справишься? Не подставишь людей?

А я и сам не рад, что в лесу оказался. Но, когда меня из Посёлка прогоняли, забыли спросить о том, чего мне хочется, а чего — нет! Теперь бы вернуться домой, но, похоже, дорога туда через этот самый лес и проходит. Леснику я рассказал всё: про жуть непонятную, когда от каждого шороха сердце пытается из груди выскочить, про комочек ледяной, и про то, что кто-то в душу лезет, и в мозгах копается. Объяснил, как сумел, что весь измотался, а поделать ничего не могу, потому и не знаю… рад бы думать, что не подведу, а как оно сложится?

— В лесу всякое бывает, — равнодушно сказал Партизан, — особо поначалу. Лес каждого по-своему ломает. Значит, чутьё у тебя есть. Был бы ты глухой, не слышал бы леса, тогда б и не мучался. Глухому лесником быть нельзя — пропадёт. А тебе что могу посоветовать — не поддавайся! Со временем поймёшь, как с этим справиться. Будет время, поработаю с тобой, может, и выйдет толк.

Спустились мы вниз. От того, что Партизан не рассердился, даже и не упрекнул, а, наоборот, попытался что-то по-свойски объяснить, неожиданно сделалось легче. Вон оно что, граждане — это не со мной проблемы, это лес меня мучает. Совсем другое дело, получается. Другое-то оно другое, а только, всё равно, тяжко.

Хорошо бы выспаться — какую ночь без нормального сна. Тем более — самочувствие после того, как перекусил, исправилось, осталась лишь тупая боль в затылке, ровно там, где надулась шишка, полученная во вчерашней потасовке. Я прикрыл глаза, начала одолевать дрёма, и тут прозвучало это. Не вой, и не скрежет — что-то среднее. Сна как не бывало! Я взметнулся на ноги, сердце заколотилось, а внутренности застыли, будто меня нашпиговало ледяными осколками.

— Савка, глянь, кто орёт? — высунув нос из-под плаща, попросил Леший.

Приоткрыв ставень, механик долго таращился в темноту.

— Там, у делева, стоит, — сказал он.

— Волколак, что-ли? — спросил Партизан.

Савелий кивнул.

— Один? — уточнил Партизан.

Савелий опять кивнул.