В ноябре 1935 года В. Ф. Марцинковский писал о почившем братеювоем: “Его портрет стоит передо мной. Высокий человек, могучего сложения, русский великан. Не тот ли богатырь Святогор, о котором в русской народной былине поётся: “тяжело от силушки, как от тяжелого бремени”. Этой силушкой наделила его природа, одарив его проницательным умом, мягким сердцем, настойчивой, упорной волей. Эта сила могла пойти на разрушение или истощиться впустую. В лучшем случае она могла бы быть применена на внешнее строительство жизни. Ведь он был инженером-технологом, работавшим одно время в известной машиностроительной фирме Вестингауза в Петербурге. Это был незаурядный инженер; в Риге он читал лекции в Политехникуме”.

На 18-ом году жизни Иван Проханов услышал зов Христа и пошёл за Ним. Будущий инженер услышал призыв Плотника из Назарета и узрел в Нем Строителя Вселенной, Мирового Зодчего. Он сложил у ног Его тяжелое бремя своей силы, взяв на себя благое бремя Христа. И пошел без оглядки строить, слагать, утоляя ненасытную жажду строительства духовного. Отсюда его потребность приводить в порядок, организовывать, потребность приводить души из Хаоса в мир с Богом, соединять души друг с другом в общины, а общины — в большую организацию. Свое обращение и посвящение себя Богу он выражает в стихах :

“Я — Твоё приобретенье, Дух и тело — все Твоё; Навсегда Тебе в служенье Возьми серце, возьми все!”

(“Гусли”, 193)

В другом месте он говорит об этом душевном порыве в таких словах:

“Когда б я целый мир отдал, То дар мой был бы слишком мал. Что ж за любовь Твою я дал?

Ничто! Я Твой всецело сам”.

(“Гусли”, 142)

Его дальнейшая жизнь показывает, что может сделать Бог, когда мы отдаем себя, свои дарования Христу, когда маленькую лампочку своего сердца включаем в неиссякаемый источник света и силы”

* * *

Иван Проханов был человеком высокообразованным. В России же (да и не в одной, конечно, России!) интеллигенцию и простой народ, как правило, разделяет духовная пропасть. Но его Христос привёл к служению народу, и Иван Степанович душою совершенно слился с ним. Это подтвердят те, кто помнят язык его проповедей, которые, собственно, и не проповедямы были, а беседами, задушевным разговором, по ходу которого проповеднику полагалось задавать вопросы, и сам он часто обращался то к одному, то к другому слушателю. Речи Проханова была свойственна евангельская простота, и, напротив, чужды риторика, книжные слова, высокопарный тон, и это позволяло его слушать без утомления по три-четыре часа кряду. Тем более, что в мацере говорить не могло не отражаться его личное обаяние.

В. Марцинковский, который знал Ивана Степановича на протяжении 30 лет, со времени своего обращения в студенческие годы, и встречался с ним в Петербурге и Москве, в Праге и Берлине, пишет: “...Всё тот же спокойный, добродушный, терпеливый, кроткий Иван Степанович! Кто не заражался его мягким детским смехом, переходившим в еле удерживаемые раскаты!”

Незлобивостью его, — подчёркивает он, — объясняется то, что он никогда не допускал в печати полемики, осуждения каких-либо вероисповеданий или их представителей.

На клевету он советовал отвечать молчанием и молитвой о врагах.

В его характере счастливым образом сочетались созерцательность, свойственная мягкой славянской природе, и огромная сила воли.

Поразительна была трудоспособность Проханова. Уже в пожилом возрасте он работал не только днём, но и ночью, а иногда и до рассвета. “Работать можно всегда и везде, — говорил он тому же Марцинковскому. — Едучи в трамвае, вы можете обдумывать свою лекцию, писать заметки и т. д.” Кипучая деятельность, неустанная работа были в его природе.

Да, он был силным человеком, но силным не своею силой. Непреоборимая воля, железная стойкость и настойчивость И. С. объяснялись его уверенностью во Христе. (К сожалению, многие христиане соблазняются “уверенностью во спасении”, усматривая в ней гордость, дерзость.)

Проханов пишет:

“Да, я спасен! Не гордости то слово То песня славы Спасшему меня, То клич о пристани, спасти готовой, Тому, кто гибнет так, как гибнул я.

Да, я спасён, поставлен на твердыне, Сокрыт под крыльями любви святой, И не прервётся песнь моя отныне: Хвала, хвала Тебе, Спаситель мой!”