В воздухе, над обширной водной гладью, то и дело пролетали утки и кулики, навязчиво кричали пигалицы, махая своими мощными округлыми крыльями, они издавали в полете, какой-то своеобразный тонкий скрипящее-свистящий звук.

К двум часам дня изморенные ходьбой и утомлённые по-летнему палящем солнцем, уставшие охотники собрались на привал. Место для отдыха они выбрали на сухой прошлогодней траве, на возвышенном берегу мохового болота, вблизи леса. Трофеи клали почти в одну кучу. Сергей на траву положил три убитых утки, к ним присовокупил Ершов свою пигалицу и селезня, Лобанов Яков две утки, Федька Лушин тоже две. После всех к стойлу пришёл Николай Смирнов. За ним устало плёлся Пират. Николай, отцепив от пояса трех убитых уток, виртуозно, как жонглер бросил их в общую кучу.

– Вот и мои, – громогласно объяснил Смирнов товарищам.

– Получилась целая горка трофеев. А где у меня Димка? – спохватился Сергей, видя, как Николаев Пират по-своему, по-собачьи усаживается отдыхать, заняв место немного поодаль от людей. Сергей, приложив к глазам бинокль, стал всматриваться в водную гладь, стараясь обнаружить там свою собаку.

Меж тем, Сергеева Димка, разнюхав притаившуюся около кочки среди болота подраненную утку, вплавь гнала её к стану охотников. Обеспокоенная собачим гоном, завидя, что собака гонит её на людей, собрав все свои последние силы, утка бросилась вбок, бурно зашлёпав крыльями по воде гоня белесую волну. Завидя это, Сергей вскинул было ружье, но Смирнов остановил его:

– Не надо, собаки её и без выстрела настигнут. А ну-ка Пират: взять!

Собака с места бросилась вскачь. Пират, бултыхнувшись в воду поплыл утке наперерез. Две собаки, преследуя измученную утку, вконец загнали и одолев её сопротивление в борьбе за жизнь, но подняться на крыло и улететь она уже не могла. Собаки настигли её и Димка, радостно скуля ухватила утку своей пастью. Выплыв из воды, Димка победоносно подошла к хозяину, выдала ему задушенную утку – столь трудную для неё добычу, в руки хозяину. Утка последний раз трепыхнулась. Димка устало стала отряхиваться, сбивая с себя впитавшуюся воду.

– Фу, чёрт! Отойди в сторонку, отряхиваться-то, всего забрызгала, – с недовольством обрушился на Димку Ершов за то, что она непредусмотрительно обрызгала его.

– Николай Сергеич, ну-ка принеси дровец, мы костёр разведем, пообсушимся, – устало присаживаясь на кочку прошлогодней пожухлой травы, попросил Ершова Смирнов.

– Я и так своими лаптями, сегодня, вёрст шесть отмерил, тоже устал, а за дровами сходить – помоложе меня здесь найдутся и зачем тебе костёр, если ты обмок – сушись на солнышке, – высказал свое недовольство Ершов перед Смирновым.

– Николай Сергеич, а ты что на охоту-то в лаптях пришёл? – спросил Ершова Лобанов Яков, – ведь в случае, в лаптях-то в воду не полезешь, промочишь, – добавил Яков.

– Я хоть и в лаптях, но непромокаемых бахилах. Я в поход-то всегда в лапти обуваюсь, в них на ходу мягко и ноге вольготно. А на случай пожара, я кожаные сапоги-дрюпанцы имею, с широченными голенищами. В случае набата, я в них прямо с печи ногами попадаю, – полушутливо высказался перед товарищами по охоте Ершов.

– Ноги что-то стосковались, промочил. Пить подходил к воде. Эх, разуться что-ли, – проговорил Ершов, развязывая узлы на лапотных веревках.

– Николай Сергеич! А я, от Ивана Пупилина, слышал, что ты, восейка, чуть не утонул в Осиновке? – как-бы между прочим, спросил Ершова Федька Лушин.

– Да, было дело! Сегодня бы, как раз, девять дён по мне бы поминки справляли. Взбузыкался я тогда поехать в Арзамас, втемяшилось мне в голову и загрезилось своими глазами о наводнении в городе убедиться. А вдобавок, баба хвощу купить для мытья избы наказала. Вот я и пыхнул на станцию, на поезд. Дошёл до Осиновки, а она из берегов вышла, вода помимо моста так и хлещет. Я подумав, решил плыть была не была, да и пустился вброд, а был в тех самых кожаных сапогах. Не дойдя шагов десять до мосту, меня бурным течением смыло. Я и поплыл… Ну, братцы, перед вами, как перед друзьями сознаюсь, что перепугался я тогда до-смерти. Ладно, меня случайно поднесло течением к бугорку насыпи, за который я и зацепился, а то плыть бы мне до самой Серёжи! Всунули бы меня волны под лёд, и записывай новоприставленного Николая в поминания. Я тогда про город-то мысль из головы долой. Куда я, весь мокрющий-то поеду. Кое-как преодолел эту водную преграду назад и впритруску тигяля домой. Стал дома переодеваться во все сухое, а в подштанниках-то, честно признаться, была не только мокрота, ни была и густота, а средь избы из сапогов целая лужа грязной воды натекла. Эх, и досталось мне тогда от своей Ефросиньи. Отругала она меня тогда и обозвала: «чем псы не лакают»!

– Ну, как мужики, по-моему, у нас сегодня охота-то удачна! Вон сколько мы с вами уток-то нащёлкали, целую гору! – с довольным видом и самодовольно улыбаясь, сказал Сергей.

– Ведь и нас немало, вон какая шатия собралась: десять стволов да две собаки – это сила! – с восторгом, и с явным самовосхвалением высказался и Николай Ершов.

– Николай Сергеич, как я вижу, у тебя не так уж густо, в отношении добычи-то. Всего один селезень да пигалица, – с явной подковыркой спросил Ершова Лобанов.

– А куда, много-то, сейчас утятину есть все равно грех, ведь до Пасхи еще целая неделя, сегодня в церквах-то поется: «Прежде шести дней бытия Пасхи!». Так, что они до разговенья-то протухнут, разве только в погреб, на лёд положить. А пигалку-то я бабе велю завтра сварить – кошку пигалятиной попотчиваю, – оправдывая свой не так уж богатый успех в сегодняшней охоте, проговорил Николай.

– А я вот, вдобавок к своим двум уткам, еще белых с пестринками пигалиных яиц на кочке подобрал, – добавил Николай, вынимая яйца из карманов.