Паулина Гарсон де Бермудес была родом из Чиапаты, что на юге провинции Сантандер. В Боготу она приехала пятнадцатилетней девушкой вместе с матерью в 1961 году. В рекомендациях, которыми заручилась Паулина, ее называли опытной машинисткой, и это было правдой. Однако она не умела отвечать на телефонные звонки, а когда отправлялась на рынок и составляла список продуктов, он не поддавался расшифровке – столько там было орфографических ошибок. Но, стремясь, чтобы падре взял ее к себе на работу, Паулина прекрасно освоила и телефон, и орфографию. В двадцать пять лет она вышла замуж и родила сына Альфонсо и дочь Марию Констансу; оба стали инженерами. Паулина так устроила свою жизнь, что смогла продолжать работу у падре, и он мало-помалу расширял ее права и обязанности. Секретарша сделалась ему настолько необходимой, что он начал брать ее с собой в поездки, в том числе за границу. Правда, их всегда сопровождал еще один священник.
– Во избежание сплетен, – поясняет Паулина.
В результате она ездила с ним повсюду, хотя бы только для того, чтобы снимать и надевать падре контактные линзы: эту премудрость он так и не освоил.
В последние годы жизни падре оглох на правое ухо, сделался раздражительным и очень досадовал на провалы в памяти. Он все больше забывал тексты молитв и на ходу сочинял свои, произнося их громко и вдохновенно, с видом человека, на которого снизошло озарение свыше. Чем больше народная молва приписывала ему сверхъестественные способности разговаривать с морем и укрощать его стихию, тем больше другие люди считали его безумцем. Когда падре с таким пониманием отнесся к Пабло Эскобару, многие вспомнили, что он сказал в августе 1957 года по поводу возвращения генерала Густаво Рохаса Пинильи, который должен был предстать перед судом парламента:
– Когда человек добровольно отдается в руки правосудия, он заслуживает глубокого уважения. Даже если он виновен.
Почти перед самой смертью, на «Миллионном банкете», который на сей раз удалось организовать с огромным трудом, кто-то из друзей спросил падре, что он будет делать потом, и старик ответил, как девятнадцатилетний юноша:
– Хочу растянуться на лугу и смотреть на звезды.
На следующий день после своего телеобращения падре Гарсия Эррерос явился без предупреждения в тюрьму Итагуи, чтобы выяснить у братьев Очоа, как он может поспособствовать сдаче Эскобара. У Очоа сложилось впечатление, что падре святой. Правда, их несколько смутило одно обстоятельство: поскольку падре сорок с лишним лет ежедневно выступал перед телезрителями, он привык им обо всем рассказывать. Но дон Фабио счел Гарсию Эррероса посланником провидения, и это решило дело. Во-первых, у Эскобара не возникнет по поводу священника подозрений, которые препятствовали ему встретиться с Вильямисаром. А во-вторых, падре, почитаемый в народе святым, вполне может уговорить сдаться всю Эскобарову команду.
Через два дня падре Гарсия Эррерос объявил на пресс-конференции, что ему удалось установить контакт с организаторами похищения, и выразил надежду на скорое освобождение журналистов. Вильямисар, не раздумывая, явился к падре прямо в студию, где снималась «Минута с Богом», и вскоре святой отец уже поехал в тюрьму Итагуи вместе с Альберто. Сразу же после свидания с братьями Очоа начались сложные секретные переговоры, которые должны были завершиться сдачей Эскобара. Падре прямо в тюремной камере продиктовал письмо, которое Мария Лия напечатала на машинке. Он стоял перед ней и вещал в той же апостольской манере и с тем же сантандерским акцентом, с каким произносил свои минутные телепроповеди. Падре предложил наркобарону совместно искать путь к миру в Колумбии и выразил надежду на то, что правительство назначит его гарантом соблюдения прав самого Пабло, его родных и близких. Однако предупредил, что не следует выдвигать требований, которые правительство не сможет удовлетворить. Ну а под конец, перед словами «искренне твой», падре сказал самое главное. То, ради чего, собственно, и сочинялось это письмо: «Если решишь, что мы можем встретиться в безопасном месте, пожалуйста, сообщи».
Спустя три дня Эскобар собственноручно ответил, что готов пожертвовать своей свободой ради мира в стране. Он ясно давал понять, что не ожидает помилования и даже не требует уголовного преследования полицейских карателей, выражая готовность удовольствоваться дисциплинарным взысканием. Однако при этом не отказывается от решения перейти к ответному террору. Эскобар согласился сознаться в каком-нибудь преступлении, хотя был совершенно уверен, что ни один судья как в Колумбии, так и за рубежом не располагает достаточными доказательствами его виновности. И выразил надежду, что его противников тоже будут судить по закону. Однако вопреки ожиданиям падре в письме не было ни намека на встречу.
Падре пообещал Вильямисару сдерживать свои порывы и не делиться информацией с широкой публикой. И поначалу, хотя бы отчасти, свое обещание выполнял. Но потом не устоял; ему, как ребенку, хотелось приключений. Надежды, возлагаемые на него, и ажиотаж прессы были так велики, что падре теперь повсюду, до самого порога дома, сопровождала толпа газетных репортеров, телевизионщиков с камерами и радиожурналистов.
Привыкнув в течение пяти месяцев действовать в обстановке полной секретности под бдительным оком Рафаэля Пардо, Вильямисар считал, что словоохотливый падре Гарсия Эррерос постоянно ставит под угрозу их планы. Поэтому он заручился поддержкой ближайшего окружения священника – прежде всего Паулины, – и кое-какие шаги стали предпринимать без его ведома.
13 мая от Эскобара поступило письмо, в котором он просил привезти падре в Ла-Лому, где ему придется пробыть столько, сколько потребуется. Может, три дня, а может, и три месяца, ведь он, Эскобар, должен лично, очень тщательно проверить каждую деталь предстоящей операции. Не исключено даже, что в последний миг встреча будет отменена по соображениям безопасности. К счастью, падре всегда был готов полностью отдаться делу, которое отнимало у него сон. 14 мая в пять часов утра Вильямисар постучался в келью Гарсии Эррероса и застал его за работой, как в разгар дня.
– Пойдемте, падре, – сказал Альберто, – мы едем в Медельин.
У Очоа в Ла-Ломе все было готово, чтобы падре мог там пробыть столько, сколько будет нужно. Сам дон Фабио куда-то отлучился, но женщины взяли на себя все хлопоты по приему гостя. А занимать его разговорами в тот момент было нелегко, ведь он нервничал, понимая, что столь внезапный и стремительный приезд в Ла-Лому обусловлен какими-то чрезвычайно серьезными обстоятельствами.
Завтрак был обильным и долгим, святой отец ел с аппетитом. Около десяти утра Марта Ньевес, стараясь не драматизировать обстановку, сообщила падре, что Эскобар встретится с ним в ближайшее время. Он встрепенулся, обрадовался, но что делать дальше – не знал. Вильямисар вернул его к реальности.
– Лучше сразу вас предупредить, падре, – сказал Альберто. – Вполне возможно, вы поедете без меня, только с шофером. Причем неизвестно куда и неизвестно на сколько.
Падре побледнел и чуть не выронил четки. Потом заходил из угла в угол, громко молясь Богу своими словами. Проходя мимо окна, он всякий раз глядел на дорогу, и его обуревал страх, что машина вот-вот приедет, и одновременно беспокойство из-за того, что она никак не приезжала. Он хотел поговорить по телефону, но сообразил, что это рискованно.
– К счастью, для беседы с Богом телефон не нужен, – вздохнул падре.
От обеда, достаточно позднего и еще более вкусного, чем завтрак, Гарсия Эррерос отказался. В комнате, которую для него приготовили, стояла кровать с балдахином, как у епископа. Женщины уговаривали его немного вздремнуть, и он вроде бы согласился. Однако сон не шел. Чтобы унять тревогу, падре взял в руки модную в то время «Краткую историю времени» Стивена Хокинга, в которой автор пытался математически доказать, что Бога нет. Около четырех часов дня падре вышел в гостиную, где кемарил Вильямисар.