И вот, спустя три дня после отъезда Джен в «гости» к родителям, Креван лежал на чуть продавленной тахте и пытался навести хоть какой-то порядок в голове. Да, он и вправду надеялся, что в одиночестве ему станет лучше, но надежда эта умерла вчера утром. Когда несколько дней назад в голове Кревана внезапно заработал радиоприёмник, он решил, что «ад на Земле» — не художественный образ, а вполне реальное состояние человеческого индивидуума. Вчера ему срочно пришлось пересмотреть трактовку этого самого «ада на Земле». В общем-то, к музыке, звукам и голосам можно привыкнуть, даже не замечать их, держа на периферии сознания. А вот, что делать с чувством, возникшим накануне, Креван не знал. Он даже не смог бы внятно описать, что он чувствует. Наверное, ближе всего это было к неврозу: Креван каждое мгновение бодрствования сходил с ума от практически физического ощущения того, что ему необходимо сделать что-то и сделать это (что?) нужно как можно быстрее, пока ещё не поздно (не поздно для чего?). Позже, эта озабоченность и впрямь переросла в сильнейший невроз. Фланаган раз за разом обнаруживал себя проверяющим краны в ванной и на кухне, хотя уже два дня не выходил на улицу и шум льющейся воды услышал бы и так. Каждые пятнадцать минут он шёл проверять конфорки на газовой плите, хотя перекрыл вентиль подачи газа на входе ещё вчера. Вентиль, впрочем, он тоже проверял. Дверь в небольшую кладовочку пришлось оставить открытой — иначе, Креван постоянно думал бы, что оставил не выключенным свет в этой кладовочке. А вот соседнюю комнату, прихожую, ванную, туалет и кухню приходилось обходить каждые полчаса, и даже выключи он основной рубильник электропитания, помогло бы это едва ли. Вечером становилось чуть легче, свет можно заметить, не выходя из комнаты. А ещё в квартире было слишком много окон. Зато, лишь одна входная дверь.

Сейчас Креван, мучимый вопросом, не оставил ли он зажжённой духовку (какого чёрта? Он ведь в жизни ею не пользовался!), пытался одновременно припомнить ещё кое-что. Что-то, несомненно, относящееся к чувству и вскользь промелькнувшее в их последнем с Джен вечернем разговоре… «Ну же!» — подстегивал себя Креван: «Вспоминай! Это что-то простое, элементарное, как помыть руки. Оно лежит прямо перед тобой — наклонись и возьми его!» Но память крепко держала это почему-то такое важное знание в своих лапах, и отпускать не собиралась. Вконец замотанный бесконечной беготней по квартире, поужинав чем-то холодным и не имевшим вкуса, Креван решил лечь спать. И стоило лишь на секунду смежить веки, перед внутренним взором тут же возникла фраза, которую он вспоминал весь день. Фланаган даже опешил — настолько просто это получилось, точно память или подсознание ждало конкретного момента, чтобы явить нужную информацию, как приз за усердие и настойчивость в поисках. В голове зазвучало, как будто было произнесено только что:

— Мне просто нужно прийти в себя, может быть навестить маму. Короче, очистить кэш…

Навестить маму, вот что имело значение. Креван только сейчас осознал, как сильно, давно уже желает поехать в родную деревню, которая хранила память о лучших моментах жизни семьи Фланаганов, когда ещё был жив отец, а мать не ушла в себя, в кокон, сплетённый из представлений о несправедливости жизни и жалости к себе. Креван не задумывался о том, почему эта прекрасная идея пришла в голову только сейчас, спустя чуть ли не десятилетие после последнего своего визита в Бушмилс (мать, увлеченная своими церковными заботами, похоже, и вовсе забыла всех своих близких — она ни разу не навестила Кревана и близнецов, когда они ещё жили вместе, не приезжала она и когда дети разъехались).

Креван понимал, что их отношения с матерью, мягко говоря, оставляют желать лучшего, что он терпеть не может её религиозный угар, в который переходил практически каждый разговор, ненавидит её придурковатых подружек по секте, весело щебечущих о Сыне Божьем, как о старом приятеле, с которым так здорово было зажигать на школьных вечеринках. Брида, мать Кревана, в свою очередь, считала, что сын из милого ангелочка превратился в надменного и циничного дикаря, до которого никак не дойдёт свет Истинной Веры Церкви Пятидесятничества, но шансы ещё оставались. Потому-то прошлый визит Кревана и продлился всего два дня, на неделю меньше, чем планировалось. Он был не в силах выносить перманентные нравоучения, посредством цитирования Книги (Креван подозревал, что многие цитаты использовались для противоположных по содержанию случаев, а передёргивание и изворотливость — есть вторая натура большинства прихожан Церкви Пятидесятников), при непосредственном участии очередных кумушек-подружек («Сынок, познакомься: Барбара и Конни — я тебе про них писала…»). Как-то за обедом он спровоцировал псевдонаучный диспут, переросший в теологический скандал, после чего, не слишком терзаясь угрызениями совести, убрался восвояси.

Не то, чтобы он был воинствующим атеистом, вовсе нет. Креван был крещён в католическую веру, в детстве регулярно посещал местную церковь и даже получал от этого удовольствие. Но с годами, особенно с началом самостоятельной жизни, вера отошла на второй план. Она не умерла, скорее, стала чем-то более личным, скрытым от взглядов окружающих. Именно поэтому Креван на дух не переносил Церковь Пятидесятников (он не называл её церковью — всегда только сектой), он не терпел вторжения в личное пространство, тем паче в столь интимное, как пространство веры.

И, тем не менее, сейчас ему казалось, что мысль о свидании с матерью — это лучшее, что приходило в голову за последнее время. Не стоило откладывать визит в долгий ящик: можно выехать уже завтра, на утреннем автобусе (Креван, хотя и водил автомобиль, был несколько скован за рулем, поэтому на «семейной» «Ибице» ездила Джен). Приняв решение, он с легкой душою заснул. Уже ощущая опускающуюся дремоту, Креван поймал себя на мысли, что за вечер ни разу не проверил газ, краны и дверные запоры. Но это почему-то его совсем не обеспокоило.

Проснулся Креван рано, с предвкушением новых приятных впечатлений от мест знакомых с детства. Какофония, до сих пор властвовавшая в его голове, уступила место слаженным напевам, похожим на кельтские. Они совсем не сводили с ума, а, наоборот, словно звали отправиться скорее в увлекательное путешествие (хотя, если рассуждать здраво, то, что может быть увлекательного в недолгой поездке в деревню в нескольких десятках миль от Белфаста?)

Креван наскоро позавтракал глазуньей с залежавшимся в холодильнике беконом, запил её водой из-под крана и приступил к сборам. Две пары свежих рубашек-шотландок, запасные джинсы, несколько пар носков, смена нижнего белья, два носовых платка, джемпер, как вариант замены повседневному пиджаку. Все это отлично улеглось в небольшую дорожную сумку. Следом отправились паспорт, водительское удостоверение и пара банковских карт. Наличные Креван засунул во внутренний карман своего старого кожаного плаща, который изначально был синим, но за годы носки выцвел и приобрёл голубовато-серый оттенок. На ноги Фланаган, немного поразмыслив, натянул «Мартинсы», которые обычно таскал в холодные месяцы на толстые шерстяные носки. Критически оглядев себя, Креван решил, что для Бушмилса выглядит слегка вызывающе, но местные жители должны быть привычны к туристическому многообразию в одежде. И хотя сезон практически на исходе, за внесезонного путешественника он вполне сойдёт.

Мельком проверив краны, конфорки и шпингалеты на окнах (почему, ещё каких-то десять часов назад это казалось таким важным?), Креван вприпрыжку сбежал по ступенькам подъезда, распахнул дверь и вышел на улицу. Даже не оглянувшись, чтобы бросить последний (действительно последний) взгляд на облезлый многоквартирник, который за многие годы привык считать своим домом, он быстрым шагом направился к автобусной остановке. Десять минут томительного переступания с ноги на ногу, ещё пятнадцать минут неспешного кружения городского автобуса по пустынным ноябрьским улицам утреннего Белфаста, и Креван прибыл на автовокзал. До отправления ближайшего рейса на Балликастл оставалось больше двух часов, поэтому Фланаган побрёл в уже знакомую по предыдущим ожиданиям закусочную. Следующие два часа он изнывал от нетерпения, поминутно глядя на часы, трижды заказал кофе, но выпил от силы одну чашку. Мобильный сёрфинг, отлично бы скрасивший ожидание в другое время, показался сейчас утомительной работой, и Креван уже через полчаса отчаялся понять хоть что-то из прочитанного. Отложив смартфон, оставшееся время он сумрачно глядел в окно невидящим взглядом. Так, пресно и сонно, потянулись последние часы пребывания Кревана Фланагана в Белфасте.

Как только автобус отъехал от автостанции, настроение Кревана начало меняться к лучшему. В душе вострубили фанфары, сознание погрузилось в сахарную вату эйфории, он чувствовал, что совсем скоро все наладится. Голоса и музыка практически затихли, зато появилось чувство сильного голода. Кляня себя за то, что не догадался купить чего-нибудь в качестве путевого ланча, Креван пообещал себе роскошный обед сразу по прибытии на место. А пока он сидел на своем месте у окна, и, улыбаясь мыслям, рассеяно глазел на проплывавший мимо пейзаж.

В предыдущие дни погода соответствовала времени года: практически без перерыва поливал холодный дождь, подстёгиваемый порывами западного ветра. Температура держалась в пределах 3–5 °C, и, казалось, не сегодня-завтра дождь перейдет в первый осенний снег — мокрый и пробирающий до костей. Но сегодня, словно по принуждению душевного состояния Кревана, погода изменилась к лучшему. Ветер утих, ещё вчера низкая серая пелена облаков истончилась прорехами, сквозь которые в землю вонзались копья солнечных лучей. Мозаика из зелёных пятен, в непрестанном движении, перетекая из тёмного в светлый и обратно, накрывала необъятную равнину, то тут, то там пестрящую заплатами деревень. Креван погрузился в некое подобие транса, полудрёмы. Не сон, но видения прошлого проплывали перед его внутренним взором.