«Что происходит? И откуда эта дурацкая уверенность, что всему виной странный тип, которого совершенно точно зовут Келвин? Почему никто из Семеновых не выходит на лестничную клетку? Уж они-то, живущие через стенку, должны слышать этот кошмарный шум, от которого трясется весь дом! Вызвать пожарную? Милицию? А вдруг все кончится, когда они приедут? Может, это какая-то ночная ремонтная работа, объявления о которой я не прочитала? Что-то с трубами, поэтому и кажется, что звук идет сверху».

«А вдруг дом падает?! — неожиданно подумалось Галине. — С этими новостройками вечно какие-то трагедии случаются. А эту построили слишком близко. Может, земля осела, и теперь наш дом рушится? И кренится какая-то балка именно рядом с моей квартирой, поэтому никто и не проснулся!»

Перепуганная женщина выскочила за дверь с твердым намерением будить Семеновых, а если придется, то и весь подъезд. Но, оказавшись на лестничной клетке, Галина замерла и громко рассмеялась, а из глаз ее потекли слезы: решетки, перекрывающей путь на крышу и чердак, не было. Обычное продолжение дома, как если бы за спиной осталась квартира Алены Михайловны, живущей на шестом.

Медленно подходя к ведущему наверх лестничному пролету, женщина судорожно хватала ртом воздух. Появись перед ней сам черт или какая другая страшилка, Галина не испугалась бы ее так сильно, как увиденной площадки с цветком на подоконнике, банкой из-под кофе, имитирующей пепельницу, и цилиндром мусоропровода.

«Я что же… схожу с ума? Надо… надо разбудить соседей. Пусть они что-то скажут. Надо… надо вернуться за телефоном. Надо… это сфотографировать. Я же знаю, что не сплю».

Несмотря на разумные мысли, Галина медленно, шаг за шагом, поднималась по лестнице, которой не могло существовать. Она ощупывала ногой каждую новую ступеньку, прежде чем перенести на нее вес, трогала стену, перила и не могла найти чего-то неправильного в этой лестнице, кроме самого факта ее наличия. Чем выше она поднималась, тем холоднее становилось и тем сильнее менялся страшный шум. Громкие удары все чаще перетекали в мерзкий скрежет, а потом и вовсе исчезли. Скрежет же делался более протяжным и менее мучительным для слуха, вначале став похожим на визг пилы, потом на вой ветра, и с каждой секундой приобретая явную мелодичность.

Когда Галина стояла перед дверью несуществующей квартиры, находившейся над ее собственной, она слышала лишь игру флейты.

Зажмурившись, женщина толкнула легко поддавшуюся дверь и сделала шаг в неизвестность. Она не хотела открывать глаза. Боялась, что если сделает это, то окажется не у себя в постели под раздражающий писк будильника, а где-то, где она уж точно никак не могла бы оказаться.

К флейте добавилось пение птиц, потеплело, и даже с закрытыми веками становилось ясно, что в помещении, где она теперь находилась, очень светло.

Галина открыла глаза и охнула. Все, что она могла видеть перед собой, занимали две горизонтальные полосы: ярко-голубая и до рези в глазах белоснежная. По шву, разделяющему два цвета, искусной оборкой шла балюстрада. Ноги будто сами продолжали идти вперед, а мозг подмечал разные детали, будучи не в силах собрать их в единую цепочку мыслей: «это балкон из белого мрамора», «ясное голубое небо», «на полу золотые прожилки», «но сейчас же ночь, да и весь день было пасмурно», «невероятно огромный балкон», «на перилах кто-то сидит».

Страстно желая оказаться дома и забыть обо всем случившемся, женщина почему-то была не в силах перестать приближаться к краю балкона, но смогла заставить себя обернуться. Сзади, закрывая небо, находилась такая же белая, как пол, стена, на которой бездонной чернотой резко выделялся проем высокой узкой арки, украшенной странной резьбой.

«Я пришла точно отсюда, но никакой двери нет».

Ощутимый удар поперек живота — «перила» — заставил женщину вновь смотреть перед собой. Вернее, вниз. Ведь там, очень далеко внизу, — «Это двадцатый? Тридцатый этаж?» — раскинулась панорама самого чудесного города, который она только могла вообразить.

Старинные здания из белого камня с красными черепичными или золочеными крышами, узкие улочки, многочисленные речушки, пересекаемые маленькими ажурными мостиками, роскошные, но запущенные сады. Завороженная неповторимым видом, женщина забыла о том, что всего этого просто не могло происходить.

— Прекрасное место, не правда ли? Этот город настолько хорош, что, поговаривают, даже некоторое время являлся обителью земных Богов, — раздался тихий хрипловатый голос — почти шепот — справа.

Галина с трудом оторвалась от изумительного пейзажа и повернула голову в сторону звука. На широкой балюстраде из белого мрамора сидел печально знакомый блондин и выжидательно смотрел на нее. Не выдержав взгляда, слишком тяжелого для юноши его возраста, женщина уставилась на руку блондина, ласково опускающую на перила серебряную флейту. У Келвина были блестящие, отполированные ногти просто неприемлемой для мужчины длины.

— Я рад, что ты услышала мой зов и смогла добраться сюда так быстро. Рад… и удивлен.

Растерянность и тревога накинулись на Галину с прежней, если не с большей, силой. Но страх не возвратился, оставшись где-то на несуществующей лестнице в сумерках подъезда. Женщина, не придумав ничего лучше, больно ущипнула себя: в кино всегда так делали, чтобы проверить, реально ли происходящее. И, как и неизменно случалось в фильмах, ничего не поменялось.

— Чушь какая-то. Этого не может быть, — зашептала она, будучи не в силах повысить голос. — Я что, сплю? Это что, мой сон?

— О, нет, — улыбнулся Келвин. Хотя Галина все еще смотрела на его тонкие бледные пальцы, в выражении чужого лица можно было не сомневаться: уж слишком явно ощущалась проскользнувшая в тихом голосе насмешка. — Это одно из моих любимых мест в Мире Грез. Я нахожу этот город идеальным для прогулок и размышлений.