Этот рассказ приводит в ужас ученика.
И в ту же ночь, —
P. S.
К моему удивлению, эта моя безделка оказалась упомянута в филологической диссертации Ю. В. Холодковой.[29]
Моё имя упоминается там в следующем контексте:
Поэма Томаса Гуда до настоящего времени известна в России, прежде всего, в многократно переиздававшейся в XIX — начале XX в. интерпретации В. П. Буренина, имеющей как несомненные достоинства, выражающиеся в мастерском сохранении художественных деталей, характерной тональности описания, так и существенные недостатки, основной из которых — привнесение излишней описательности в предельно лаконичный оригинальный текст. Вполне достойным представляется и перевод В. Д. Костомарова, в котором, однако, чувствуется некоторая невыдержанность, поспешность в выборе лексико-семантических средств, произвольность отдельных трактовок. Прозаический перевод М. Л. Михайлова буквален, не относится к творческим удачам переводчика, что он и сам признавал, отмечая, что поэма Гуда утратила в его переложении «большую часть своей силы и выразительности». Указанные обращения к «The Dream of Eugene Aram, the Murderer» в России относятся к одному краткому периоду — 1861–1867 гг.; в последующие годы новых переводов этого произведения создано не было. И только в начале XXI в. С. Э. Цветков, известный своими трудами по популяризации истории, разместил в сети Интернет в тексте своего очерка «Преступление Евгения Арама» вольный перевод начала поэмы Гуда, включающий в себя одиннадцать строф. Данный перевод, не имеющий художественной ценности, по наблюдению самого С. Э. Цветкова, выполнен с позиций привлечения «историко-социологического» внимания к поэме Гуда в условиях, когда «средства массовой информации периодически сообщают о преступлениях, совершенных педагогами».
И далее:
«В последующие годы к интерпретации отдельных социальных произведений Гуда обращались И. А. Бунин, К. Д. Бальмонт, Э. Г. Багрицкий, Е. В. Витковский, С. Э. Цветков…»
Что ж, эта поэтическая шеренга мне нравится! Никогда не думал быть замыкающим в ней…
А, впрочем, отчего же замыкающим? Неужели ни у кого так и недостанет творческих сил перевести полностью замечательное произведение Томаса Гуда для русскоязычного читателя?
Новогодний сон историка
В ночь на 1 января 1904 года, под звёздным небом великой персидской соляной пустыни Дешти-Лут Василий Янчевецкий (будущий писатель В. Ян) увидел сон:
«Мне приснилось, что я сижу близ нарядного шатра и во сне догадываюсь, что большой, грузный монгол с узкими колючими глазами и двумя косичками над ушами, кого я вижу перед собой, — Чингиз-хан. Он сидит на пятке левой ноги, обнимая правой рукой колено. Чингиз-хан приглашает меня сесть поближе, рядом с ним, на войлочном подседельнике. Я пересаживаюсь поближе к нему, и он обнимает меня могучей рукой и спрашивает: „Ты хочешь описать мою жизнь? Ты должен показать меня благодетелем покорённых народов, приносящим счастье человечеству! Обещай, что ты это сделаешь!“ Я отвечаю, что буду писать о нем только правду. „Ты хитришь! Ты хочешь опорочить меня? Как ты осмеливаешься это сделать? Ведь я же сильнее тебя! Давай бороться!“. Не вставая, он начинает всё сильнее и сильнее сжимать меня в своих могучих объятиях, и я догадываюсь, что он, по монгольскому обычаю, хочет переломить мне спинной хребет. Как спастись? И у меня вспыхивает мысль: „Но ведь все это во сне! Я должен немедленно проснуться и буду спасён!“. И я проснулся. Надо мною ярко сияли бесчисленные звёзды. Пустыня спала. Наши кони, мирно похрустывая, грызли ячмень. Не было ни шатра, ни Чингиз-хана, ни пронизывающего взгляда его колючих глаз… И тогда впервые появилась у меня мечта — описать жизнь этого завоевателя, показать таким, каким он был в действительности…».
Но к работе над книгой о повелителе монголов он приступил только 30 лет спустя — в августе 1934 года.
В феврале 1935 года рукопись была готова только наполовину. В ночь на 1 марта Яну снова приснился Потрясатель вселенной:
Софэр-Ян (странствующий философ) — непременный персонаж сочинений Яна. В «Огнях на курганах» — это китайский купец Цен Цзы.
Наконец 12 июня 1935 года Ян поставил в рукописи последнюю точку: «Останется ли жить моя повесть?».
Кошмар отступил навсегда.
Как руки Сталина дотянулись до латиноамериканской литературы
В романе «Осень Патриарха» Габриель Гарсиа Маркес нарисовал гротескный портрет «отца-каудильо», покровителя народа — диктатора, который является обобщённым образом всех реально существовавших тиранов…