Отец без устали диктовал всевозможные наставления, прохаживаясь из стороны в сторону, а я сидел на стуле и кивал головой, изредка произнося убедительные слова повиновения: «да», «конечно», «разумеется»… Но на самом деле мои мысли находились далеко. Реплики отца я не воспринимал. Они звучали расплывчато и, не успев попасть ко мне в голову, рассеивались где-то в воздухе.
Колледж находился достаточно далеко, так что я мог не рассчитывать на визиты отца. Мой отъезд его мало радовал, ведь у Френсиса Моррэса совсем не было друзей и уж тем более тех, над кем он мог издеваться, в полной мере компенсируя свою неполноценность.
— И учти, Мартин: мне доложат даже о мельчайшем твоем проступке! — предупредил отец, прежде чем позволил мне войти в поезд. — Учись прилежно и не смей позорить наше доброе имя! Меня не будет рядом, но я буду знать о каждом твоем шаге. Помни об этом! — он угрожающе поднял указательный палец.
— Да, папа, я всегда об этом помню.
Раздался громкий гудок, и проводник попросил всех пассажиров пройти в вагон. Как только поезд тронулся с места, я облегченно выдохнул, мгновенно сбросив с себя груз напряжения. Меня совершенно не заботило, каким окажется колледж и обыватели того общежития, в котором мне предстояло поселиться. Это не имело значения. Я был рад уехать, пусть и ненадолго. Новые люди, новое место, возможно, новые открытия — и все вдали от дома, в недоступности от отцовского взора. Мечта, не так ли? Может, не для каждого, но для меня она была таковой.
Учеба с отчаянной силой пыталась «поглотить» мой ум, однако безуспешно. Лекции и предметы я не нашел занимательными. Напротив, они наводили на меня лишь тоску и угнетение духа. Теперь, обретя способность мечтать и слышать зов собственных желаний, я понял определенно точно: юриспруденция не являлась тем делом, которому я с охотой отдал бы свою оставшуюся жизнь. Печальный момент… с ясностью осознавать, что тебе это не нужно вовсе, но по-прежнему быть вынужденным подчиняться, словно подневольный раб.
Несмотря на новообретенное отвращение к учебе, я вышел в первый ряд, как один из самых способных студентов. Так случилось отнюдь не произвольно. Усилий не было приложено. Просто, несмотря на всю ненависть к законам, правилам и уставам, это было единственным, что я знал в совершенстве.
Мне удалось произвести впечатление на всех, однако я сам не чувствовал ни удовлетворения, ни гордости. Это была мечта отца, его цель — сделать из меня свою копию, но если кто-то и должен испытывать гордость за мой всеми признанный успех, то только он один.
— Блестящий ответ, мистер Моррэс! — отметил профессор после моего очередного выступления в аудитории. — Уверен, Вы станете замечательным приемником своего отца! Если Ваши знания и впредь будут столь безукоризненными, мы переведем Вас на второй курс раньше срока. Для первокурсника Вы уже слишком умны.
Высокое расположение учителей обеспечило мне уважение и среди студентов. Все смотрели на меня как на гения и пророчили блестящее будущее. Но я не был всему этому рад. Мне не хотелось становиться тенью Френсиса Моррэса, и, пока в голове не появилось плана сделать шаг в ином направлении, я наслаждался, по крайней мере, уединением.
Одним поздним зимним вечером, перед тем как отправиться спать, я зашел в туалет и тут же остановился: в пяти шагах от меня, прижавшись спиной к стене и с необычайным спокойствием на лице, стоял некий молодой человек всего на год старше меня, но достаточно высокого роста и более крепкого телосложения. Устремив задумчивый взгляд выразительных серых глаз в одну точку, он размеренно, с наслаждением, курил, медленно выпуская изо рта дым и держа левую руку в кармане. Темные волосы незнакомца были гладко причесаны и аккуратно уложены, а дорогая белоснежная рубашка небрежно выпущена поверх брюк: никакого галстука или жилета. Его беспечный образ и смелое поведение, казалось, ввели меня в кратковременный ступор.
— Сэр, простите, но здесь запрещено курить! — сказал я, напоминающе указав рукой на настенную табличку.
— И что? — тот глянул на меня, а после снова перевел взгляд на прежнюю точку, словно там висела занимательная картина.
— Ну, как же… Это такое правило, одно из правил колледжа. Все прописано директором самолично!
— Знаешь, правил так много, что они уже начинают раздражать, не находишь? — парень снова посмотрел на меня и отошел от стены. — Кажется, я тебя знаю. Ты тот самый Мартин Моррэс — наша новая звезда! Ходят слухи, что скоро тебя переведут на второй курс. Блестящий студент и, что самое главное — то, о чем так часто повторяют преподаватели, юноша с безупречной репутацией и высшей оценкой за поведение. Должно быть, это адский труд! — он говорил без всякого сарказма. — Слушай, раз уж я с тобой столкнулся, позволь спросить: тебе случайно не жмет эта «удавка»?
— Удавка? — переспросил я, пребывая в некотором замешательстве.
— Именно! Вот эта — из правил, моральных устоев и прочего. Мне просто любопытно, неужели и правда существуют люди, готовые отказаться от свободы и счастья, осознанно засунув голову в эту петлю?
— А что, если выбора нет? Что, если ограда слишком высокая и сбежать нельзя? — я развел руками.
— Бордюры, ограды, заборы, решетки, клетки, рамки — это все правила и законы, написанные людьми, которые хотят поработить нас, лишить естества, права выбора, свободы мыслей и решений. Кто-то твердит, что выхода нет и ограда слишком высока, смиряется и, что самое печальное, начинает верить: все правила действительно нужно соблюдать. Стадо безнадежных глупцов! А все начинается с мелочей. Ты боишься надписи на простой табличке, боишься нарушить невинное предписание! — он усмехнулся. — Конечно, не стану спорить, есть непреложные законы, нарушать которые никак нельзя, ибо на кон станет собственная жизнь или свобода, а это, по сути, одно и то же. Но вот все остальные — можно. За это ты не попадешь в ад, уж поверь!
Незнакомец выбросил окурок, намереваясь уйти.