– Куда теперь? – спросил Вельский, когда мы вышли на улицу.

– Домой. Благодарю вас, Борислав. Унесу в своём сердце восхитительные впечатления.

– Как хорошо, что мы поехали, не правда ли?

– Да.

– Позволю себе пригласить вас к себе домой, покажу нашу галерею, отец много лет собирает полотна.

– Тётушка беспокоиться будет. Я обещала к обеду вернуться.

– Княжна, я не зову вас на званый обед, посмотрите картины, и сопровожу к Софье Гавриловне.

– Разве что ненадолго.

– Да нет же. Не более получаса.

– Если так, поехали, и к обеду поспею. Не хотелось бы волновать тётушку.

– Ваш брат просил опекать вас, развлекать, что бы вы не грустили.

– Василёк чудесный брат, такой заботливый. - Вельский смотрел на меня голодным глазами. Мне бы тогда знать, что у него на уме, разгадать намерения. Где уж? Доверчивость. Неопытность…

В разговоре не заметила, как добрались до дома Вельских. В гостиной, куда привёл меня Борислав, встретились с хозяйкой дома. Женщина, на первый взгляд, показалась мне приятной в общении, но что-то непонятное блуждало в её взгляде и ускользало мгновенно, разгадать не успела.

– Матушка, позвольте представить вам княжну Нину Андреевну Ларскую. Она сестра Василия. У них в семье случилась беда, погибли родители. Опекаю по Васиной просьбе.

– Похвально, сынок. Сочувствую вам, милочка. Вы так молоды. Горе не спрашивает, нагрянет и обезоруживает… – Она покачала головой, жестикулируя. - Беда, что говорить? Надеюсь, вы отобедаете с нами? - Её голос показался мне вкрадчивым и неестественным.

– Благодарю вас. Я не голодна. Мы договорились с Бориславом, что он покажет мне галерею и сопроводит домой.

– Прекрасно! Не буду мешать.

– Пойдёмте, здесь рядом, - пригласил Вельский.

Мы миновали узкий коридор и наткнулись на высокие двери. Борислав завёл меня в просторный зал, стены которого были увешаны полотнами мастеров. Среди них я увидела великих и своих любимых живописцев. Отвлеклась, рассматривая полотна.

И вдруг услышала краем уха: юнкер подошёл ко мне близко. Он как-то громко дышал, словно только что пробежал длинную дистанцию. Неожиданно обнял менял и поцеловал в затылок, шею и так страстно. Развернул к себе и впился в мои губы. Я остолбенела, в его объятиях чувствовала себя неуютно: прикосновения были неприятными, навязанными, что это, зачем? Попыталась вырваться, да не тут-то было, он с такой силой держал меня, как в тиски зажал, насильственно подчиняя себе. Ничего не оставалось – только сопротивляться. Возмущению моему не было конца. Его бесцеремонное поведение вызвало бурю негодования. Вельский и не думал останавливаться. Он сильнее и сильнее прижимал меня к себе и, о ужас, дотянулся до спины, ухитрился расстегнуть шнуровку, платье потеряло форму, став свободным. И как ловко, искусно юнкер проделывал это, имея немалый опыт, к моему большому удивлению! Шнуровка ослабла так, что платье съехало с плеч по рукам вниз. Ещё немного, и оголилась бы грудь. Вот тут пришёл конец даже моему ангельскому терпению. Изо всех сил оттолкнула Вельского от себя, на ходу подхватила платье, кое-как зашнуровывая, и побежала куда глаза глядят.