— Я это, Надя я…

Люба, ты, что ли?

— Я…

— Заходи… Клава придет сейчас… где же Уля?

Люба прошла в дом, там гроб стоял закрытый, черный. Женщина отшатнулась, перекрестилась.

— Косточки там, все, что нашли… — Надежда тоже осенила себя крестом.

Дверь скрипнула жалобно, и вошла Клавдия, мать Гриши.

— Здравствуй, Люба. Поверить не могу, как случилось-то такое? — Прижала платок к глазам. — Знаю, не виню никого, выпивать стал, с работы ушел… Господи! Вот ведь судьбинушка злая! А Уля-то где? Неужто даже попрощаться не захотела?

Люба заплакала.

— И у нас горе, ушла наша Улечка, в монастырь ушла… жить, говорит, не хочу… свет не мил…

— Да что ты! Так вот и ушла? — Надежда обняла ее за плечи.

— Так и ушла. Ничего сделать не смогли. Силой удерживать станете, говорит, убью себя. Видно, крепко она Гришу твоего, Клава, любила… не суди ты ее и зла не держи.

— Видно, крепко… да только нет теперь сыночка моего… — Клавдия зарыдала в голос.

Женщины поголосили еще немного, потом успокоились, выпили по рюмке самогона.

— И где ты теперь жить будешь, Клава? — Люба хрустнула огурцом.

— Обратно вернусь, к сестре. Что мне здесь делать? А участок продам… по дешевке…

— И правильно. — Люба погладила Клавдию по руке. — Бог тебе в помощь. Пойду…

— Иди, Любаша, иди…

Люба поднялась, стараясь не смотреть на гроб, внушающий ей смутный страх. Её вдруг осенила простая мысль, что дочка ее жива и за одно это Бога нужно благодарить. А что до того, что она в Боге решила утешение искать… ее право.

К дому она подошла уже совсем успокоенной.