– К-куда?
– Вещи соберу.
Борис понимающе кивнул:
– Но я-то тебя люблю. Оставайся. Жэ-живи, сколько будет нужно.
Лиза выдохнула. Посмотрела на мужчину. Кивнула неуверенно. Подумала, что неблагодарная. Решила: «И пусть».
– Тогда пойду спать, – сказала она.
– Спокойной нэ-ночи, – тихо пожелал Борис.
Лиза ничего не ответила. Пошла в комнату. Легла в кровать. Она не знала, почему в глазах стояли слезы. Сами по себе собирались. Тонкими струйками стекали по вискам и скулам. Капля за каплей. Она даже слышала, как те иногда достигали подушки. Тихо падали. Она лежала неподвижно. Как в гробу. Даже стук в дверь не заставил ее изменить позы.
– Лиза, – позвал Борис из-за двери. – С тобой все в порядке?
Девушка ничего не ответила. Борис безуспешно позвал ее еще раз. Открыть дверь не решился. Лиза уснула не сразу.
Глава 12
К вечеру Сергей наконец добрался до суши-ресторана в каком-то богом забытом торговом центре на юго-востоке. У Петровича, а точнее у Артема Петровича, здесь неподалеку была служебная квартира. Ее патологоанатому так и не разрешили приватизировать. Кормили обещаниями последние двадцать лет, за которые он корячился в судебном морге двадцать четыре на семь.
Он уже был внутри за столиком. Справа – банка холодного японского пива. Слева – нагретая бутылка самурайского саке. Вид у Петровича был потрепанный. Борода не расчесана. Склеры глаз с желтоватым оттенком.
– Серега, привет, – обрадовался он. Встал из-за столика. Обнял товарища. – Садись, а то уже жрать хочется.
Девочка-узбечка принесла влажные теплые полотенца и меню. Пока Сергей вытирал руки, Петрович рассказал смешную историю о том, как его маленькая дочка, которая пришла с ним в японский ресторан в первый раз, приняла такое свернутое в трубочку и ароматное полотенце за пирожное. И пыталась его засунуть в рот.
У патологоанатома была дочь-дошкольница. Он зачал ее в сорок пять. Еще за плечами у него имелась череда разводов. Выросшие дети. К тому моменту он три года жил в гражданском браке с библиотекаршей Юлей. Она была лет на десять его моложе и носила говорящую фамилию Корешок. Пилила его за отсутствие присутствия и постоянный запах алкоголя изо рта. Все думали, что Артем Петрович снова будет жить один и синячить пуще прежнего. К счастью, Юля понесла. Это вдохнуло жизнь в патологоанатома. Немолодые молодые расписались по-быстрому. Петрович критически урезал количество выпивки. Стал чаще бывать дома. А уж с рождением ребенка у него появилась вторая тема для разговоров. Теперь он с упоением рассказывал не только про трупы, о которых, кстати, знал все, но еще и о счастье позднего отцовства.
– Как она поживает? – поинтересовался Сергей.
– Кто, Машенька? – Петрович обрадовался, что его спросили сначала о дочери. О живых, прежде чем о мертвых. – Спасибо, Серега. Хорошо. Умница. Скоро в школу. Читает, рисует, пишет. Представляешь, стихи пишет. Наивные такие четверостишия про лето, про маму, даже про меня. – Петрович говорил быстро, громко, вдохновенно. Потом шмыгнул носом и потер правый глаз, убирая накатившую слезу.
Девочка-узбечка подошла снова. Мужчины тыкнули пальцем в меню. Заказали еще пива.
– А как Юля? – продолжил интересоваться Сергей.