– Да, сын мой, – через некоторое время нарушил молчание епископ, – вы были правы, ваше знание действительно отравлено ядом сомнения…
– Иногда из яда делают лекарство, Ваше Преосвященство, – ответил я, – а лекарство, примененное в чрезмерной дозе или несвоевременно, становится ядом. И вы может быть уверены, что мы будем взвешивать каждый шаг и принимать решение исходя из сложившихся обстоятельств, имея в виду исключительно пользу России, потому что так хочет Бог. Иначе бы нас здесь не было. Говоря «Мы», я имею в виду не только своих современников – пришельцев из будущего, но и уроженцев этого времени, которые разделили наши цели и задачи и, обнажив мечи, встали с нами в один строй.
– Да, это так, – кивнув каким-то своим мыслям, согласился со мной епископ Владивостокский, – скорее всего, вы во всем правы. Благословляю вас на этот подвиг. А сам я буду думать над сказанным вами и молиться. Авось Господь надоумит меня, как следует тут поступить… А вы ступайте, и да пребудет с вами Бог.
«Ступайте, – подумал я, вставая, – я-то уйду, но встречи с вами еще ждут Павел Павлович с Дарьей Михайловной, а это совершенно отдельная история…»
Но, к моему удивлению, ни Павел Павлович, ни Дарья Михайловна не потратили много времени на исповедь, и вышли от Епископа Владивостокского довольно быстро.
Дальше был сам обряд обручения[15], на котором в качестве почетных гостей присутствовали офицеры моей бригады Владивостокского отряда крейсеров, снова вернувшихся в свою базу, а также члены команд «Вилкова», «Трибуца» и «Быстрого». Вполне достойная, как тогда казалось, компания. Но об этом позже. Правда, никакой особой пышностью это мероприятие не отличалось. Мундиры на офицерах повседневные, платья на дамах дорожные, суточный ресторанный загул по столь славному случаю был сочтен нежелательным, артиллерийский салют, который предлагали местные моряки, тоже. И только Ольга дала короткую телеграмму брату: «Ники, я так счастлива. Жди. Скоро увидимся». Нас ждала грузящаяся в эшелоны моя бригада, ВИП поезд и дальний путь через всю Россию до Петербурга. Рыдали на вокзале «Прощаньем славянки» духовые оркестры, а эшелоны один за другим отходили от платформ, уходя на перегон. Нас ждала зеленая улица. То есть все встречные поезда будут отстаиваться на станциях или разъездах, пока наши составы не проследуют мимо. И в самой середине колбасы из четырех эшелонов бригады – состав с особо важными персонами.
Ну и, конечно же, не обошлось без того, что это событие попало на страницы местных газет. Во время самого обряда никого из посторонних в Успенском соборе, правда, не было, но кто-то слил достаточно подробную информацию писакам, которые разразились пространными статейками. Не каждый же день в их городе на самом краю русской земли заключают помолвку со своими избранниками следующие проездом Великие княгини. Знал бы это писака истинную подоплеку событий так вообще лопнул бы от гордости…
12 июля 1904 года, около полудня. Мукден, гауптвахта при штабе Маньчжурской армии.
Великий князь Кирилл Владимирович.
Больше трех месяцев мы с братцем Бобом протираем штаны на Мукденской гауптвахте. Содержание тут у нас вполне приличное, еду нам, как великим князьям, носят прямо из ресторана, постели мягкие; но нет ни вина, ни девок, ни приличествующей нам, великим князьям, компании. Правда, при всем при этом не возбраняется получать газеты и письма, а значит, при обилии свободного времени можно заняться таким непривычным для нас занятием, как думание. С непривычки это тяжело и больно, но надо; да и делать-то все равно больше нечего.
Но думай не думай, а по любому получается, что творится сейчас что-то страшненькое. Все будто с цепи сорвались, и первый из них Мишкин. Куда делся тот молодой шалопай, поручик синих кирасир, с которым, говорят, можно было вполне приятно подвыпить в офицерском собрании? Сам я, правда, с ним не пересекался, так как посещал Морское собрание, в которое армейским офицерам вход был закрыт (и наоборот), но при этом от общих знакомых был немало наслышан о похождениях юного Мишкина. А тут, когда я увидел его в Мукдене, это был уже, право слово, какой-то не человек, а настоящий цепной пес. Шерсть на загривке дыбом, зубы оскалены и все время рычит. Зря тогда Боб за револьвер схватился. Если бы не эта глупость, наше заточение долго бы не продлилось. Выпустили бы через неделю, как миленькие, и извинились. А так выходит «покушение на наследника престола».
А все наша маменька, которая тоже полная дура – прислала нам обоим телеграммы «Бросайте все и приезжайте». А она подумала, сколько людей эти телеграммы увидят и кому они при этом доложат? А ведь у нас в России, едва узнав новость, все тут же докладывают своему начальству или просто высоким покровителям. И здесь, в Маньчжурии, тоже. Кто-то докладывает Наместнику Алексееву, кто-то пишет всесильному Витте, кто-то по старой гвардейской привычке отчитывается перед папенькой, а кто-то строчит кляузы Ники. Такие сообщения следует отсылать с особо доверенными людьми, умеющими передать письмо из рук в руки, чтобы никто не заметил, а телеграмма – это способ прокричать о своих намерениях на весь свет, ведь с ней и никакой перлюстрации не надобно. Все и так прозвучало на весь свет, не хватает только публикации в газетах. Представьте себе, светская хроника: «Настоящим сообщаем, что Великий князь «К» решил побороться за корону Российской империи…». Вот в результате такого маменькиного недоумия мы тут и загораем.
Конечно, у нас, у Владимировичей, имеется определенное преимущество для того, чтобы претендовать на российский трон. Во-первых – в Петербурге каждая собака знает, что Мишкин не хочет быть следующим царем и бегает от это чести как от огня. Для закрепления этого его желания оставалось только организовать какую-нибудь историю с его тайной женитьбой на разведенной простолюдинке (желательно еврейке) – и вопрос решен. Даже если бы он и захотел передумать, то уже бы не смог. Во-вторых – в вопросах престолонаследия, когда случай не имеет однозначного трактования, очень много значит мнение гвардии, которой, между прочим, командует мой Папа, и большинство офицеров в которой – его креатуры. К тому же мой Родитель еще при воцарении предыдущего государя был назначен пожизненным Регентом Империи, а это было бы немаловажным в том случае, если бы решалась судьба трона, оставшегося без законного наследника мужеска пола.
Но теперь все это не имеет ровным счетом никакого значения. Папа писал, что все равно бы у нас ничего не выгорело. Во-первых – Ники поддерживает его Маман, а это та еще разъяренная мегера в гневе, во-вторых – после смерти Аликс в окружении императора завелись такие люди, по сравнению с которыми знаменитый Малюта Скуратов покажется добреньким старичком. Именно вокруг них собираются отличившиеся флотские и армейские офицеры, сперва добровольно отпросившиеся на войну, а теперь, по завершении кампании, возвращающиеся к местам постоянной службы. И это еще одно новшество, вне зависимости от того ведомства, по линии которого они проходят службу; эти люди сомкнулись в плотный кружок, который поддержит кого угодно, только не нас, Владимировичей. Истинного претендента на замещение вакантной должности царя еще не объявили, но предполагается, что это будет тот же Мишкин, который изменит свое предварительное решение не садиться на трон. Женить-то его на разведенной еврейке мы не успели.
При этом эти люди очень хорошо стакнулись с вдовствующей императрицей, в результате чего все они крутят бедным Ники как безвольной куклой сразу во всех направлениях, и пробиться к нему, чтобы вставить свое слово, почти невозможно. Папа писал, что когда стало известно о политических шашнях Маман с неким мистером Роджерсом из британского посольства, то их обоих вызвали в Царское село, где Вдовствующая императрица сурово, но добродушно отчитывала наших с Бобом предков, как нашкодивших гимназистов.
Поэтому теперь наше дело – сидеть здесь, вести себя прилежно и ждать, пока все утихнет, а то ведь, помимо мукденской гауптвахты, есть места куда как пострашнее – например, казематы Петропавловской крепости, откуда узники выходят только для того, чтобы с утра по холодку прогуляться до эшафота с виселицей. Лучше плохо сидеть, чем хорошо висеть, хи-хи-хи. К счастью, на лиц такого высокого звания, как мы с Бобом, смертная казнь не распространяется. Последний раз нечто подобное было двести лет назад, когда Петр Великий приказал отрубить голову своему сыну, и после этого больше не было ни одного случая. Даже когда императрица Елисавет Петровна заподозрила своего племянника, будущего императора Петра Третьего, в шпионаже в пользу Пруссии, то она всего лишь отстранила его от государственных дел. Но это сегодня мы находимся в безопасности, чтобы не натворили, а что будет завтра? Тем более, что времена-то действительно наступают страшные, не чета прежним, поэтому лучше прикинуться паиньками, мол, оно само так вышло, случайно.
И вот сидим мы с Бобом в камере, никого не трогаем, от нечего делать лениво играя в карты на интерес, как вдруг – трам-бамм-тарарам! – по всей гауптвахте начинается шум и беготня, какие обычно предшествуют визиту какого-нибудь особо важного лица. И точно! Лязгнул отодвигаемый засов, заскрипели чуть приржавевшие петли, и на пороге нашего узилища обрисовался шалопай Мишкин собственной персоной. Но, Боже! В каком он виде! Загорелый как негр, что только подчеркивает свирепый взгляд его чуть выкаченных светлых глаз, чуб, выгоревший на солнце до полной белизны, по-казачьи торчащий из-под козырька фуражки, и ухмылочка победителя на лице…
– Ну, двоюродные братцы, алкоголики-тунеядцы, – радостно возгласил он, едва увидев наши вытянувшиеся от изумления рожи, – давайте с вещами на выход. Тот, кто не успеет на поезд, до самого Питера будет бежать за нами по шпалам. Раз-два, раз-два, раз-два…
И, отсмеявшись, добавил уже вполне нормальным тоном:
– Вы, кузены, оба, конечно, большие балбесы, и впутались в очень грязное дело, но в ознаменование победы над японцем Ники повелел забыть и простить… тьфу ты, простить и забыть. В то же время ваш Папа прислал телеграмму, в которой попросил меня доставить вас обоих в Петербург в целости и сохранности и сдать ему с рук на руки – для производства отеческого внушения. А то если вас здесь оставить, вы еще во что-нибудь такое же вляпаетесь, да так, что отмыть вас от дерьма будет уже невозможно. Так что вперед бегом и шагом марш, ничего страшнее родительских розог и оплеух вас впереди не ждет.