Я был в бешенстве. Спрашивать, все ли со мной в порядке. Так беспечно, так лицемерно. А потом просто взять и уйти, оставить меня среди раззявленных чемоданов. Когда ясно, что со мной все совсем не в порядке, что мне плохо, меня выворачивает наизнанку.
Не стоило пить тот отвратительный кофе. Не стоило каждый день питаться всухомятку – вся эта уличная Сити-еда, такая восхитительно ароматная, такая вкусная, такая нежная, пока теплая. Но чем больше она остывает, тем более несъедобной становится. Как будто жуешь какую-то неорганику, муляж из мягкого пластилина… Я вдруг понял, что в последний раз ел день назад. Нужно поесть. Настоящая, хорошая, горячая пища, вот что мне нужно, горячий кусок мяса. Выходить из гостиницы не было сил, и я заказал ужин в номер. Отбивную и рис. Портье вкатил дымящуюся тарелку под крышкой на серебристой тележке, и я заплатил Сити-картой какую-то невероятную сумму. Сожрал – давясь и глотая большие неразжеванные куски, пока горячее, главное, съесть все, пока горячее. Потом я лег под одеяло, прямо в одежде, и свернулся калачиком. Представил, как горячее мясо остывает внутри меня, превращается в холодную, тугую резину. Меня снова скрутило. Сухие, бесплодные спазмы. Что-то твердое вцепилось в меня изнутри и не хотело выбираться наружу.
Саша вернулась ночью, пьяная и с размазанной вокруг рта помадой. Я сделал вид, что сплю. Она поцеловала меня в лоб, как ребенка. От нее пахло виски и почему-то клубникой.
«Студио» оказалось грязной вонючей комнаткой с электроплиткой, холодильником и душевой. По ночам через порванную москитную сетку пролезали полупрозрачные мошки. Насосавшись крови, они становились темно-багровыми. Я прихлопывал их газетой, и они лопались, как волчьи ягоды. На стене оставались бесформенные бурые пятна.
– Не убивай их, – шептала Саша. – Все равно придут новые.
Я плохо спал, плохо себя чувствовал, весь чесался, мы больше не занимались любовью. Саша целовала мои укусы и мурлыкала в ухо: «Ничего, все пройдет… Потерпи, это все скоро кончится, это не навсегда…» От ее шепота становилось немного легче, и я засыпал.
Я почти не ел. Я обошел все окрестные аптеки в поисках какого-нибудь желудочного лекарства – безрезультатно. Аптеки в Сити – это аптеки для здоровых людей. Огромные залы, заваленные кремами, духами, дезодорантами, презервативами, фенами, фаллоимитаторами, салфетками, полотенцами, расческами, тониками, бритвенными приборами, биодобавками, витаминами.
– Вам чем-то помочь? – улыбались мне продавщицы с длинными и гладкими ножками, такими, о которых мечтала Саша.
– Мне нужно лекарство.
– Лекарство?
– Ну да, лекарство.
Улыбки сползали с их лиц.
– Вы что, больны?
– Мне нужен отдел лекарств.
Они вели меня, стараясь держать дистанцию, через весь зал, и дальше по каким-то захламленным коридорам в подвальное помещение, где пахло стариками и плесенью и где на полках действительно стояли какие-то пузырьки и коробочки, и быстренько сматывались. Я долго ждал, когда ко мне кто-то выйдет. Как правило, никто так и не приходил, и я выбирался оттуда. Иногда приходила какая-нибудь толстая старая негритянка, оглядывала меня подозрительно и недобро, выслушивала мою просьбу и требовала рецепт от врача. Рецепта не было – моя медицинская страховка покрывала только физические травмы и сердечные приступы, а остававшихся на Сити-карте денег на прием не хватало, – и негритянка сварливо желала мне удачного дня.
– Я нашла тебе недорогого врача, – сказала Саша.
– Где нашла?
– Знакомые дали адрес.
Знакомые. Это меня резануло. У нее здесь «знакомые».
– Мужского пола?