Хозяева квартиры еще отсиживались в подвалах, если только не поспешили в берлинское метро, которое фюрер приказал затопить водами Шпрее. Долгое отсутствие их позволяло думать, что беглецам, не желающих сдаваться кому-либо, а тем более русским, повезло, и темные воды Шпрее действительно навсегда успокоили жившее в квартире семейство. Ганс Мерер возлежал на роскошных пуховых подушках, если бы не чисто немецкие рюшечки на наволочках, легко было представить эти огромные подушки в какой-нибудь украинской хате. На Украине Таудлиц пробыл более года, поэтому неплохо представлял себе тамошний быт.
— Мой Боже, — пробормотал Таудлиц и слегка повысил голос: — Ганс, ну что ты валяешься на постели, словно свинья? Ты же немец! Снял хотя бы ботинки!
— Ну да, — независимо сказал Мерер. — А потом ворвутся русские оперативники или косоглазые азиаты с автоматами в руках, и мне придется удирать от них в одних носках. Не слишком хорошая мысль, господин группенфюрер!
— Без званий, — предостерег Таудлиц. — Не думаю, что кому-нибудь стоит знать наши прошлые звания. Германия ушла на дно, с ней вместе утонуло и наше прошлое. Сейчас мы все обычные немцы, не отягченные службой в СС или СД.
— Хотелось бы, чтобы русские в это тоже поверили, — с сомнением пробормотал Виланд.
— Время работает на нас, — Таудлиц вновь принялся нервно ходить по комнате. — Как только сопротивление будет подавлено, эта азиатская орда примется грабить дома и магазины, и ей станет не до нас. Каждый из этих варваров пожелает опередить своего камрада в грабежах, и мы легко сможем ускользнуть от них. А мы с вами доберемся до Гамбурга, там, в доках отлеживается подводная лодка, которая доставит нас далеко-далеко от всего этого безумия. Мы начнем новую жизнь. Я обещаю, что она будет достойна вас, мои верные друзья.
— Для достойной жизни нужны достойные деньги. — Мерер выразительно пошевелил пальцами. — Боюсь, что немецкая марка в ближайшее время хороших котировок иметь не будет. Лучше бы фунты стерлингов. На худой конец сошли бы и доллары.
— Именно это я и имел в виду, — сказал Таудлиц, еле заметно усмехаясь. — Я случайно набрел на Эльдорадо.
Йоганн Виланд засмеялся.
— Кажется, я знаю, в каком концлагере это Эльдорадо находилось! Ладно, что мы будем делать потом? Готовиться к реваншу? Но ты не Ласкер и не Капабланка, это для них выигранная партия порой означала победу. Проигравшую войну нацию долго придется поднимать с колен.
— Мы не будем заниматься этим безнадежным делом, — хмуро сказал Таудлиц. — Мои задумки несколько грандиознее.
— Господи, — вздохнул на кровати Мерер, — вразуми этого человека, в нем живет безумие!
— Заткнись, белокурая бестия, — сказал Зигфрид Таудлиц. — В сельве хватит места, где нас никогда не найдут.
— И комендантом ты назначишь себя?
— А у тебя есть деньги для исполнения подобной мысли? — прищурился кандидат на престол. — Нет? Тогда заткнись и не мешай тому, кто эти деньги имеет.
И вновь тоскливо и безразмерно потянулось время. Где-то неподалеку время от времени вспыхивали перестрелки, заводили скрипучие песни «катюши». Потом все стихало, и оставалось только гадать, что сейчас происходит на улице. Но это только покойный доктор Геббельс до последней минуты мог надеяться на чудо и верить в победу, фронтовикам давно уже было все ясно. Еще с того дня, как первый вражеский солдат переступил государственную границу Германии. Герои умирали за рейх, умные люди готовили себя к будущему.
Впервые Зигфрид Таудлиц задумался о будущем во время визита в концлагерь Заксенхаузен, где в блоке «С» увидел уложенные у стены пачки американских денег, изготовленных умельцами, обратившимися в печах крематория в желтый едкий дым, который уже ни с кем не сможет поделиться своими знаниями. Денег было много. Их было так много, что они не воспринимались какими-то ценностями, а казались грудами зеленоватой бумаги. И тем не менее на них можно было купить весь мир. Ну, даже если не весь мир, то на худой конец можно было купить фазенду где-то в глубине южноамериканской сельвы и, удалившись от цивилизации, отсидеться там, пока не наступят более спокойные времена. Деньги были исполнены великолепно, по указанию Гиммлера образцы купюр отправлялись в казначейство США для проведения необходимых экспертиз, и американские плутократы признали подделки подлинными купюрами. Это открывало простор для валютных операций, но воспользоваться этим Германия уже не успела. Несколько миллионов долларов удалось переправить в швейцарские банки, остальные — а их было не менее двух железнодорожных вагонов — приказали уничтожить фон Таудлицу. Глупцы! Фон Таудлиц не стал их жечь, это было бы неисправимой виной перед всеми теми, кто задумал грандиозную аферу и кто во имя нее погиб на фронтах войны. Если у других не хватило широты мысли, чтобы оценить перспективы обладания таким грандиозным богатством, то фон Таудлиц быстро сообразил, что в результате правильно проведенной операции он может не просто исчезнуть из Европы, сохранив душу и шкуру в целостности, но и выйти из бесславного конца войны богатым человеком. Фантазии ему было не занимать. В результате его деятельности доллары и фунты стерлингов обрели хозяина. Команда, участвовавшая в уничтожении, была уверена, что шесть тонн бумаги и были подлежащими уничтожению купюрами, а подводная лодка, возглавляемая капитаном второго ранга Редлем, ждала тайного миллиардера на секретной базе в порту Гамбурга, готовая отправиться в любое путешествие, которое наметит ее новый хозяин, уже не принадлежащий ни фюреру, ни Германии.
К вечеру, когда канонада и выстрелы затихли, фон Таудлиц приказал выступать.
Три едва заметные тени скользнули в развалинах берлинских домов.
Начиналась новая история, в которой миллиардам фон Таудлица предстояло сыграть свою роль.